Залужный в интервью The Economist: Россиян и любых других врагов нужно убивать, просто убивать

Валерий Залужный: Для нас, военных, война началась в 2014 году. Для меня лично – в июле 2014 года. Тогда я даже не представлял, что такое война.

Я прочитал много книг, окончил все академии с золотой медалью, все теоретически понимал, но не понимал, что такое война на самом деле. Но за восемь лет войны, до 2022 года, и я, и такие, как я, все это прекрасно поняли.

Все, что мы делали, когда началась масштабная агрессия, это реализовывали не только знания, которые мы уже имели в 2014 году, но и навыки и опыт, которые получили с тех пор. И самый важный опыт, который мы имели и который мы практикуем почти как религию, это то, что россиян и любых других врагов нужно убивать, просто убивать. И главное, мы не должны бояться этого делать. И это то, что мы делаем.

Все, что произошло 24 февраля – это увеличение масштабов. До этого у нас был фронт 403 км и 232 опорных пункта. А 24 февраля этот фронт вырос до 2500 км. Конечно, мы понимали, что были недостаточно сильны, но нашей задачей было распределить меньшие силы таким образом, чтобы нетрадиционной тактикой остановить давление.

The Economist: Что отличает вас как командира?

Валерий Залужный: Советская армия приветствовала и навязывала одно понятие – командир. Но быть командиром и лидером – это не одно и то же. При всем уважении к господину Суровикину (командующий российскими войсками в Украине), если посмотреть на него, то это обычный полководец времен Петра I, скажем так, держиморда (жестокий мартинет в гоголевском "Ревизоре").

Смотришь на него и понимаешь, что либо ты выполнишь задание, либо конец тебе. Но мы давно поняли, что это не работает. Особенно мы это осознали в 2014 году, когда командовать 21-летними лейтенантами пришли люди, которым за 50-60 лет. Конечно, у нас были свои держиморды, которые кулаками и бицепсами пытались наводить порядок, но в украинской армии это не выходит на 100%… Быть нормальным всегда можно. Быть нормальным значит оставаться человеком в любой ситуации – это самое главное. Остаться человеком, стать лидером. Быть умнее, быть сильнее, быть талантливее и в таком случае пытаться управлять людьми. Это религия, которую я исповедовал.

The Economist: Это значит, что вы прислушиваетесь к своим офицерам и поощряете их инициативу?

Валерий Залужный: Я доверяю своим генералам. С начала войны я десятерых  уволил, потому что они были не на своем месте. Еще один застрелился. Я верю Сырскому (генерал Александр Сырский, командующий Сухопутными войсками Украины). Если он мне говорит, что ему нужна другая бригада, значит ему действительно нужна другая бригада. Я, конечно, не считаю себя самым умным здесь. Я должен и слушаю тех, кто в поле. Потому что инициатива там.

The Economist: Кто является вашим военным примером для подражания?

Валерий Залужный: Поверните голову влево. Это портрет покойного Геннадия Петровича Воробьева (командующий Сухопутными войсками Украины с 2009 по 2014 год). Это был человек очень уважаемый в армии. Почему он у меня здесь? Когда мне спокойно, когда все идет хорошо, эта карточка обычно лежит лицом вниз и мне не нужно на нее смотреть. А когда у меня возникают сомнения в чем-то, я выражаю это прямо. Я оборачиваюсь и смотрю на нее, пытаясь понять, как поступил бы в этой ситуации Геннадий Воробьев. Это человек, который добился успеха. Это человек, которому было трудно, потому что он всем помогал. Он знал всех в Вооруженных Силах, их жен, их детей, их племянников и т.д. Ему было тяжело, но он взял это тяжелое бремя и понес его. Он является примером для подражания.

The Economist: На данный момент фотография лицом кверху.

Валерий Залужный: Да, у меня много сомнений.

The Economist: О чем?

Валерий Залужный: Через ряд операций мы уже поняли, что главное – не бояться этого врага. С ним можно бороться, с ним нужно бороться сегодня, здесь и сейчас. И ни в коем случае нельзя откладывать это на завтра, потому что будут проблемы. Чтобы этого добиться, нужны ресурсы. Как и россияне, когда мы что-нибудь планируем, мы должны иметь для этого ресурсы. Тогда, если ваша позиция верна и вы принимаете правильные решения, вы можете ожидать правильного результата.

Россияне давно собирают свои ресурсы. По моим подсчетам, наверное, три с половиной-четыре года их интенсивно наращивали: люди, техника, боеприпасы. Я думаю, что у них были ресурсы на три месяца для достижения своих целей. Тот факт, что они исчерпали эти ресурсы и упустили свой потенциал, не достигнув практически никакого результата, свидетельствует о том, что их позиция была выбрана неправильно. Им теперь снова приходится думать, как выйти из этой ситуации.

Они хотели взять Киев. С военной точки зрения это было верное решение — самый простой способ достичь цели. Я бы поступил так же. Я хорошо знаю Герасимова (глава вооруженных сил России), но не лично, конечно. Для него не было выхода. Он сосредоточился на Донбассе, чтобы сохранить оставшиеся ресурсы. По состоянию на сегодняшний день ситуация на Донбассе непростая. Но стратегически для российской армии она проиграшная.

Поэтому, скорее всего, они ищут возможность остановить бои и получить паузу любыми способами: обстреливая мирных жителей, оставляя наших женщин и детей замерзать насмерть. Им это нужно для одной простой цели: выиграть время, чтобы собрать ресурсы и создать новый потенциал для достижения своих целей.

Но они параллельно работают над другой задачей, делают все возможное, чтобы мы не перегруппировались и не нанесли им удар. Вот почему вы видите бои на линии фронта протяженностью 1500 км. Где более интенсивно, где менее интенсивно, но они сдерживают наши войска, чтобы не дать нам перегруппироваться. То, что они сейчас сильно воюют, это, конечно, очень плохо. Но это не решение стратегической проблемы. Это просто истощает Вооруженные Силы Украины.

Поэтому, как и во время Второй мировой войны, я не сомневаюсь, скорее всего, где-то за Уралом они уже готовят новые ресурсы. Они готовятся на 100%.

Это не будут те ресурсы, которые могли быть за два года прекращения огня. Так не будет. Будет паршиво, и боевой потенциал будет очень-очень низким. Даже если он привлечет еще миллион людей в армию, чтобы бросать тела, как это сделал Жуков (старший советский командир времен Второй мировой), это не принесет все равно желаемого результата.

Поэтому следующая проблема, которая у нас есть, это, прежде всего, удержать эту линию и не потерять позиции. Это важно. Потому что я знаю, что освободить ее в десять-пятнадцать раз труднее, чем не сдать. Поэтому наша задача сейчас - удержаться. Наша задача – с помощью наших партнеров очень четко отслеживать, что там происходит, и где они готовятся. Это наша стратегическая задача.

Наша вторая стратегическая задача – подготовиться к этой войне, которая может произойти в феврале. Уметь вести войну свежими силами и резервами. Наши войска сейчас в активных боях, они истекают кровью. Они истекают кровью и держатся вместе исключительно благодаря мужеству, героизму и умению своих командиров держать ситуацию под контролем.

Вторая, очень важная для нас стратегическая задача — создать резервы и подготовиться к войне, которая может состояться в феврале, в лучшем случае в марте, а в худшем — в конце января. Она может начаться не на Донбассе, а в направлении Киева, в направлении Беларуси, хотя не исключаю и южного направления.

Мы сделали все расчеты – сколько нам нужно танков, артиллерии и так далее. Это то, на чем каждый должен сейчас сосредоточиться. Да простят меня солдаты в окопах, но сейчас важнее сосредоточиться на накоплении ресурсов для более длительных и тяжелых боев, которые могут начаться в следующем году. Я поговорю об этом с военачальником Марком Милли (позже сегодня).

Я ему скажу, сколько это стоит. Если мы этого не получим, мы будем бороться до конца. Но, как сказал герой одного фильма "я не ручаюсь за последствия". А последствия не сложно предсказать. Это то, что мы должны сделать.

Есть и третья, очень важная для нас задача, которая, к сожалению, связана и с первой (удержание рубежей и позиций), и со второй (накопление ресурсов). Это противоракетная и противовоздушная оборона. Я не энергетический эксперт, но мне кажется, что мы на грани. Мы балансируем на тонкой грани. А если электросеть разрушат… тогда начинают мерзнуть солдатские жены и дети. И такой сценарий возможен. Какое настроение будет у бойцов, думаете? Без воды, света, тепла можно ли говорить о подготовке резервов для продолжения боевых действий?

The Economist: Нужно ли проводить очередную волну мобилизации?

Валерий Залужный: Она уже идет. Однако, у нас достаточно людей, и я четко вижу, что есть. Мне достаточно. Мне не нужны еще сотни тысяч.

Нам нужны танки, бронетранспортеры, БМП. Нам нужны боеприпасы. Обратите внимание, я сейчас не говорю об F-16.

The Economist: Приспособились ли российские войска к HIMARS?

Валерий Залужный: Да. Они отошли на расстояние, которое HIMARS не могут достичь. А более дальнобойного оружия у нас нет.

The Economist: Можно ли говорить о противовоздушной обороне?

Валерий Залужный: Сейчас у нас коэффициент 0,76. Россияне используют этот коэффициент эффективности, когда планируют свои атаки. Это означает, что вместо 76 ракет они запускают 100. И 24 достигают цели. А что две ракеты делают с электростанцией? Два года не будет работать. Поэтому ее нужно строить.

Специалисты НАТО знают все, абсолютно все, до мелочей. Расчеты сделаны и, слава Богу, все сдвинулось с места. У нас уже есть некоторые NASAMS (норвежско-американские системы противовоздушной обороны). Недостаточно, но немного. Немецкая система противовоздушной обороны IRIS-T уже используется. Недостаточно, но немного. Их просто нужно наращивать. Нам нужны десятки таких.

The Economist: Ваши союзники как-то удерживают вас от наступления на Крым?

Валерий Залужный: Я не могу ответить на вопрос, удерживают ли они или нет. Я просто констатирую факты. Для того, чтобы добраться до границ Крыма, на сегодняшний день нам нужно преодолеть расстояние в 84 км до Мелитополя. Нам, кстати, этого достаточно, потому что Мелитополь дал бы полный огневой контроль над сухопутным коридором, потому что из Мелитополя мы уже можем обстреливать Крымский перешеек, теми же HIMARS и так далее. Почему я это говорю? Потому что это возвращается к моей предыдущей мысли о ресурсах. Я могу рассчитать исходя из поставленной задачи, какой ресурс нужен для формирования боеспособности.

Мы говорим о масштабах Первой мировой войны… это мне сказал генерал Энтони Радакин. Когда я сказал ему, что британская армия выпустила миллион снарядов во время Первой мировой войны, мне сказали: "Мы потеряем Европу. Нам не на что будет жить, если вы выпустите столько снарядов”. Когда говорят: "Вы получаете 50 000 снарядов", люди, которые считают деньги, падают в обморок. Однако самая большая проблема в том, что у них этого на самом деле нет.

С такими ресурсами я не могу проводить новые крупные операции, хотя мы сейчас работаем над одной. Но вы ее еще не видите. Мы используем гораздо меньше снарядов.

Я знаю, что могу победить этого неприятеля. Но мне нужны ресурсы. Мне нужно 300 танков, 600-700 БМП, 500 гаубиц. Тогда, я думаю, вполне реально выйти на рубежи 23 февраля. Но двумя бригадами я не смогу этого сделать. Я получаю то, что получаю, но это меньше того, что мне нужно. Еще не время обращаться к украинским солдатам так, как обращался Маннергейм к финским солдатам. Мы можем и должны захватить гораздо больше территории.

The Economist: Что вы думаете о мобилизации в России?

Валерий Залужный: Российская мобилизация сработала. Это неправда, что их проблемы так серьезны, что эти люди не будут бороться. Они будут. Приказывает им царь воевать, и они воюют. Я изучал историю двух чеченских войн – это было то же самое. Возможно, они не столь хорошо оснащены, но они все равно представляют для нас проблему. По нашим оценкам, у них есть резерв 1,2-1,5 млн человек... Россияне готовят около 200 тыс. новых военных. Я не сомневаюсь, что они снова попытаются захватить Киев.