Святость детства

Там, где сверкало стонадцат красочных солнц, на небе остается только одно светило, и когда оно восходит, это значит тоже только одно: пора вставать, собираться на работу. Время детства иное, чем остальные времена, известные человеку. Оно похоже на калейдоскоп, в котором каждый день имеет другой узор и сюжет; этого времени всегда достаточно, его можно не экономить. Может, поэтому дети редко спешат. Они часами могут играть со своим игрушечным мишкой или к вечеру самозабвенно строить башни песчаных замков на берегу моря. Они бесконечно долго могут читать книгу любимых сказок и в очередной раз радоваться головокружительным приключениям Пеппи Длинный чулок или Винни Пуха, свободные от гносеологического шала познавать все новое и новое, поглощать все больше новой информации. Они аристократы, которые могут позволить себе эту роскошь: в третий и десятый раз перечитывать любимых.

Дети же не обращают ни малейшего внимания на профанное, а значит, скучное время взрослого мира, в котором обязательно нужно что-то делать, чистить зубы, например, одеваться, раздеваться, есть, работать, ходить к врачу, фе. Время детства – это время огромного досуга, которого впоследствии никогда не будет столько в нашей жизни. И этим детство похоже на время святых людей, которые уже здесь, на грешной и озабоченной земле, не живут, а раюют, несмотря на все невзгоды, болезни, страдания, не раз слишком щедро выпадающие на их судьбу. Раяние с молитвой на устах по существу подобно восторгу от самостоятельно созданной сказки, которую ребенок увлеченно рассказывает самым дорогим на свете людям, маме или папе. Святые и дети онтологически родные.

Поэтому одно из самых страшных преступлений на земле заключается в посягательстве на невинность, на святость детства, в убийстве или изнасиловании детей. Это тот мрак, с которым недавно столкнулся мой народ после прихода русских оккупантов. Этот грех непростителен, и совершившие его, а также благословляющие их на жуткие преступления, как кагебистский патриарх Кирилл, будут вечно гореть в адском огне после смерти, а многих справедливая расплата постигнет еще здесь, во время их безобразной, извращенной и преступной жизни, пропитанной сатанинскими намерениями и влечениями. Русские любят гордиться своими писателями, которых они вообще знают исключительно по фамилиям, почти никогда не читая их произведений. Если бы читали, то поняли бы, может, они для нас – бесы, которых желчно и мрачно описал Достоевский в одноименном романе. Там, кстати, есть такой персонаж, как Ставрогин, тоже не остановившийся перед изнасилованием несовершеннолетней девочки и сам повесившийся после ее смерти. Пусть то отчаяние, которое невозможно видеть на лице маленького ребенка, до конца дней сопровождает русских изуверов; пусть им тоже день и ночь стоят перед глазами беззащитные жертвы, как стояла та девочка, беспомощно грозя кулачком, перед внутренним зрением насильника.

Когда добросердечные западные политики советуют Украине отдать часть своих земель России, чтобы, мол, унять аппетиты агрессора и избежать еще больших, чем до сих пор человеческих жертв и разрушений, они не понимают или делают вид, будто не понимают, что нам и так уже на много десятилетий хватит совершаемого россиянами зла. Они делают вид, что не понимают, почему мы не хотим отдать свои земли и своих детей в жертву бесам; почему после этого наша жизнь потеряет всякий смысл; почему мы сами к бесам уподобимся, если сделаем этот шаг. Украинцам советуют добровольно удовлетворить звериную похоть коллективного российского Ставрогина, который и не скрывал намерений, произнося накануне войны ртом Путина отвратительную жлобскую поговорку о "красавице".

Западные доброжелатели словно забыли, что есть неприкосновенные вещи. Есть вещи святые, выше текущего политического момента, которые нельзя уступать ни при каких обстоятельствах. К ним, между прочим, относятся не только святость и невинность детства, но и нормы международного права, которые никто не отменял. Если международное сообщество не готово отстаивать их, прогнувшись перед грубой силой русских бесов, тогда пусть оно будет готово к тому, что завтра Ставрогин будет насиловать уже не украинских, а немецких и французских девочек и мальчиков.

Дописывая эту колонку, я с неописуемой тоской в сердце смотрю на пустую улицу, где еще осенью прошлого года играло много детей. Пустыми стоят горки, которыми никто не спускается с радостным криком, нет ни души в песочницах, где не воплощенными остались гениальные архитектурные замыслы, сиротливо качаются на ветру качели. Наши соседи, забрав четырех детей, уехали в Польшу. Также и другие люди на улице, в Киеве, в других украинских городах. День защиты детей приобрел невероятно точное, то есть дословное значение. Кто знает, скоро ли вернутся домой миллионы украинских малышей; чтобы вернулись, чтобы им было где жить, мы должны защищать их и каждый клочок нашей земли до последнего вздоха. И мы будем делать это, безусловно, кто бы что ни говорил, с добрыми или злыми намерениями.