Пойти в ВСУ – это эмоциональное решение, но если бы я этого не сделала, то не простила бы себе, – волонтер Леся Литвинова

Прежде всего, пани Леся, вы защищаете сейчас наше государство, защищаете нас всех. За это вам огромная благодарность. И хочется у вас поинтересоваться: что для вас означает независимость?

Когда-то давно я работала на телевидении. Много лет назад я была режиссером, неплохим режиссером, и мы снимали документальный проект о бойцах УПА. Один из героев, с которым мы писали большое интервью, сказал мне: вы не понимаете, что такое независимость, вы за нее не боролись, вам ее принесли в клювике – и вы ее утратите. Тогда я не понимала, о чем он говорит. Но с начала Майдана, потом с начала войны, потому что война началась не сейчас, она началась восемь лет назад, почти каждый день я вспоминала его и его слова. Независимость невозможно получить в подарок, за нее нужно бороться. И сейчас это та цена, которую мы все платим за то, что у нас есть.

Утро 24 февраля этого года как для вас началось?

На самом деле утро у меня началось ночью, потому что еще с вечера один мой давний знакомый из той страны, которую мы не будем больше называть вслух, написал мне точное время, когда полетят ракеты. Мы смотрели кино с мужем. Я говорю: слушай, тут москаль написал, что у нас будет полномасштабная война. Он сложил ноут, лег в постель и говорит: все, я спать, потому что война – а я устал. И действительно уснул. А я до того времени, которое было назначено как «время Ч», сидела смотрела новости, ждала, будет или не будет. Я до последнего не верила, что будет. Когда действительно услышала первые взрывы, в соцсетях появилось «Война», «Гремит», «Война» и т. д., я позвонила своим старшим детям. Они у меня живут отдельно, сказала, чтобы они собирались и нужно, чтобы они ехали ко мне. В то время мне казалось, что это самое разумное, что я могу сделать в этой жизни. Потому что несколько лет назад я продала квартиру в Киеве, мы купили дом за городом, большой дом с огромным участком, чтобы всем было удобно и уютно. Это даже не село, это маленький дачный кооператив. Я была уверена, что никого там не будет, никому он не нужен, он не на основных путях, там будет тихо. Это была огромная ошибка. Но об этом я узнала позже. Одна из моих дочерей приехала, другая вместе с мужем и детьми решили ехать в другом направлении. Мы с мужем дождались, пока все соберутся, и поехали в Фонд, потому что понимали, что мы будем сейчас грузить медиков нон-стоп. Дети остались дома. Младшей дочке тогда было полтора года, она еще была на грудном вскармливании, я ее покормила. Сказала, что вернемся вечером, сидите, все будет хорошо. И мы уехали. Мы не смогли вернуться вечером, потому что последние, кто до нас доехали, в офисе были уже ночью, и невозможно было все это остановить. А на следующий день мы не смогли уже доехать – потому что мой замечательный домик находился возле Дымера, а два ближайших более или менее больших населенных пункта – это Дымер с одной стороны и Гостомель с другой.

Дети остались под оккупацией. Когда мы 25-го это осознали, мы отдали ключи от офиса исполнительному директору, взяли паспорта и пошли в военкомат… Примерно так я и оказалась там, где я сейчас есть.

Леся, вы сказали, дети остались под оккупацией. Когда вы смогли их забрать? Или, может, кто-то другой смог это сделать? И что случилось с вашим домом? Вы сказали, что он там «был»…

Нет, он там есть и сейчас, он цел, там совсем немного прилетело, но не задело ничего жизненно важного. Детей не я смогла забрать, дети выходили самостоятельно. Они провели там около трех недель. Была договоренность у местных с орками, которые стояли там, что дадут возможность выйти хотя бы части людей. Это были женщины, дети. Мост на Демидов уже был подорван, они шли по воде. Связи почти не было. Когда появлялась связь, я им говорила: все будет хорошо, вас никто не будет трогать, ничего не бойтесь, у нас дом крепкий. Он действительно крепкий… А они утешали меня, говорили, все хорошо, не волнуйся, мы здесь играем, у нас свечи. Ничего нет – электричества нет, газа нет, еды нет, я никогда не делала запасов. Собаки притащили косулю, которая подорвалась на чем-то. Поделили – они там были не одни в этом кооперативе, там еще были люди. И вот появляется связь, и они мне говорят: нужно быстро принимать решение, если уходить, то прямо сейчас. Знаете, как страшно, ведь ты ничего не можешь сделать. Я говорю: уходите. Они говорят: телефоны выключаем, сказали телефоны с собой не брать, потому что все равно заберут. Исчезает связь, и через полчаса, когда я точно знаю, что они сейчас там, появляются по всем лентам новости, что открыли огонь по людям, которые идут через мост, через Демидов. Там погибли несколько человек. Мои целы. Я вам не могу передать, что чувствуешь, когда ничего не можешь сделать.

Нам действительно сложно даже представить, что может испытывать мама пятерых детей, которая ничего не может сделать.

Вы не можете себе представить, и никто не может, и сейчас и я не могу представить, что все это было на самом деле. На следующий день они поехали к моим знакомым в Луцк, много времени провели там. Сейчас они вернулись в Киев, они с бабушкой и дедушкой, но я рассматриваю варианты, что может случиться такое, что нужно будет из Киева уезжать. Несмотря на то, что Киев сейчас – один из самых безопасных городов в Украине.

Это очень большое счастье, что вашим деткам удалось спастись, мы очень рады, конечно, что они в безопасности. Скажите, вы, как мама: прежде всего у женщин возникает материнский инстинкт защитить своих детей, но вы 25 февраля приняли решение идти в военкомат. Это и было вашей мотивацией – выгнать захватчиков с земли, чтобы защитить детей?

Прежде всего, это было не о государстве. Честно. Это было о моих личных – и потом о государстве. Потому что нет ничего в мире, что может быть дороже, чем они. Я надеюсь, что они это знают.

Это решение для вас было больше эмоциональным поначалу? Или сразу осознанным?

Нет, оно было больше эмоциональным. Если бы их там не было, у меня было бы время подумать, готова ли я вообще взять оружие в руки. Я не молода. У меня не очень крепкое здоровье, у меня большие проблемы со спиной и, давайте говорить честно, возрастные. Я была достаточно эффективной на своем месте. И, пожалуй, больше пользы от меня было бы, если бы я осталась в Фонде и занималась помощью другим, в том числе армии. Но на тот момент, когда я это решение принимала, оно было единственным для меня правильным. И я никогда бы себе не простила, если бы поступила как-то иначе.

Ваше представление о войне и реальность, которую вы увидели уже на практике, отличались или все же совпали? По специальности вы режиссер документальных фильмов, работали в этой области много лет, затем многие годы занимались волонтерской и общественной деятельностью. И все же, к войне вы были готовы или то, что вы увидели там, вас поразило больше, чем вы ожидали?

Война длится восемь лет. Я уже видела ее. Ничего нового для себя я не узнала о происходящем. Ее стало больше, она стала более агрессивной, но это война, которая идет с 2014 года, ничего нового не происходит.

Была ли Украина готова к войне?

Как вы считаете, была ли Украина готова к тому, что творится сейчас? Ведь действительно, война 8 лет, но не всегда мы можем говорить о том, что мы достаточно готовились, достаточно выделяли средств на Вооруженные силы Украины. Готовы ли мы были к полномасштабному вторжению, именно армия?

Конечно, мы не были готовы – на всех уровнях. Я даже не буду комментировать, что делало наше руководство. Строить дороги – это хорошо, снимать видосики – это хорошо. И все понимали, что однажды такое случится. Но все позволили себе отложить это куда-то подальше. Даже те, кто жил этой войной много лет. Все знали, что это будет, но почти никто не готовился. Среди тех, кого знаю лично, это были единицы. А на уровне государства – вы все знаете, что было на уровне государства: мы ждали шашлыки, наверное.

Если говорить не об армии, а вообще об обществе: вы уже заметили, что почти никто не готовился и не ожидал, что полномасштабное вторжение произойдет, несмотря на заявления наших западных партнеров и разведок других стран. Все же сейчас как вы считаете, общество наше понимает, почему возникла российская агрессия, каковы причины основных факторов? История и фидбек – есть такое сознание у украинцев или все же не на всех уровнях?

Не ждите от людей большего, чем они могут чувствовать, думать. Значительная часть общества стала смотреть на все это по-другому. Но люди – это только люди. И всегда есть те, кому все равно, при какой власти жить, те, кто не в состоянии мыслить шире, чем свой огород или лавочка у подъезда. В любом обществе это нереально, чтобы все как один понимали, что происходит, все как один выучили историю и были военными экспертами. Так не будет. Но общество очень повзрослело буквально за полгода.

Какие выводы, по вашему мнению, относительно россиян в целом – не россиян-военных, а россиян гражданских мы должны сделать сейчас? Поддерживаете ли вы тезис о том, что «хороший россиянин – мертвый россиянин»?

Я считаю, что главное, что мы должны сделать – это не превратиться в них. Это война не территорий, не стран, это война мировоззрений. И для меня очень важно оставить свою душу не такой, какая она у них, если она у них есть. Нет, я не готова убивать каждого. В отношении человека, который пришел с оружием на мою территорию, у меня нет никаких сомнений, что с ним делать. Но убивать женщин, детей, стариков на их территории – это не обо мне, и, я надеюсь, никогда обо мне не будет. Я также надеюсь, что большинство людей смогут переступить через ту черную боль, через ту огромную ненависть, которая у них есть. Не ради них – они того не стоят. Ради себя. Иначе, если мы станем ими, они победят в любом случае, даже если мы дойдем до Москвы или Владивостока.

А мы дойдем?

Посмотрим. Мы победим в войне.

Что для вас, кстати, победа?

Если мы говорим о территориях, Крым – мой, Донецк – мой, Луганск – мой. Мне не нужно лишнего. Это моя страна, она должна быть такой, как она была. Если говорить о нашем обществе, я считаю, что все должны сделать огромные выводы, и мы никогда не должны допустить такого снова. Ров с крокодилами, забор до неба – что угодно, но мы никогда не должны быть больше близки. А что касается нашего соседа – а давайте говорить честно, двух соседей, – я бы желала видеть, как эти страны рухнут, но самостоятельно.