Почему Лолита не сгорела, какие касты в Америке, кто выиграл маковую войну – 5 книг, в которых происходит что-то невероятное

Так, например, в этой книге нам предлагают вспомнить, что 20-е годы прошлого века - это было время, когда по всему миру еще расходились энергетические волны нового искусства. Центры которого, напомним, все время мигрировали, но неизменным оставался один, куда мечтали попасть - и попадали! - немало творческих людей. О жизни в Париже тамошней богемы начала упомянутого столетия написано немало, но на этот раз об их буднях - с точки зрения разных героев, не только из области искусства.

Атмосферный роман молодого британского писателя Алекса Джорджа "Парижские часы" (Харьков : Фабула) рассказывает об одном дне из жизни четырех парижан осенью 1927 года. Перед нами предстают верная служанка, армянский беженец-кукольник, талантливый влюбленный художник и популярный журналист. "Прежде чем Жан-Поль успевает ответить, Жозефина продолжает: - Я знакома с одним журналистом. Он американец. Пишет статьи для какой-то канадской газеты. А еще публикует свои рассказы. Его зовут Эрнест Хемингуэй. Может, вы его знаете. - Конечно. Я знаю его произведения: "И солнце восходит" - очень хорошая книга. - Эрнест считает так же. Правда, я ее не читала, - она моргает глазами, - это доводит его до безумия". Таким образом, капризная судьба сводит героев романа между собой, а еще с Марселем Прустом и Морисом Равелем, Гертрудой Стайн, Жозефиной Бейкер и Эрнестом Хемингуэем. "Сама завершенность разрушения дает нам право вернуть время вспять, спасти слова от огня и представить, что было разрушено и почему, - размышляет автор о текучести времени и невозможности повернуть ход истории. - В моем новом романе "Парижские часы" я пересказываю, в частности, историю сожжения тетрадей Пруста, за исключением того, что на этот раз его (выдуманная) служанка спасает одну от огня. Она прячет ее, заветный сувенир. После смерти писателя спасенная тетрадь приносит ей утешение, когда она оплакивает своего любимого работодателя". Все это напоминает об истории сожжения Гоголем второго тома "Мертвых душ", спасения женой Набокова его "Лолиты", которую он также собирался уничтожить, а также о множестве роковых случаев. Таким образом, блеск звезд тогдашнего Парижа, о котором идет речь в романе "Парижские часы", совершенно омрачен драматизмом "обычных" человеческих судеб, ибо каждая из них наполнена такими потерями, что заслуживает отдельного рассказа. Увлекательная трогательная история, поражающая и создающая неповторимое настроение.

Следующий рассказ начинается с напоминания о том, как в древние времена первосвященники приносили в жертву Богу козла ради исцеления всего народа. В наше время, как уточняют в книге Изабель Вилкерсон "Каста. Истоки наших недовольств" (Киев : Лаборатория) концепция козла отпущения видоизменилась от простого носителя несчастий к человеку или группе людей, обвиняемых в принесении несчастья. Дескать, "это позволяет облегчить положение других, освободить ищущих козлов отпущения от собственной ответственности и укрепить их чувство власти и праведности". Конечно, сегодня, когда наше общество построено на кастовой системе (каждый занимает в ней свое место), человек имеет право выбора и возможность стать тем, кем он захочет, но, как видим, так было далеко не всегда. С давних пор люди были разделены на классы. Это длилось тысячелетиями. Более того, даже сегодня во многих странах четко прослеживается искусственное разграничение между бедными и богатыми, могущественными и безвластными, а что уж говорить о бедных странах? Кроме расы, классов и других факторов раздела общества в мире существует мощная и при этом невидимая кастовая система, которая влияет не только на поведение и судьбу обычных людей, но и на цели нации. "Исследовать касты - все равно, что рассматривать рентгеновский снимок страны против света, - замечает автор. - Кастовая система - это искусственная конструкция, закрепленная и встроенная иерархия человеческой ценности, устанавливающая мнимое превосходство одной группы по сравнению с предполагаемой низшей частью других групп на основе происхождения и часто неизменных черт". Но на самом деле надежда на выход из этой ситуации есть. В частности, в своей книге автор - американская журналистка, лауреат Пулитцеровской премии - предлагает собственные пути решения глобальной проблемы несправедливости и разграничения людей. Например, описывает малоизвестную кастовую систему Америки, Индии и нацистской Германии и проводит параллели между ними, раскрывая всю правду об искусственно созданной и выгодной только для отдельных групп населения иерархии общества. Например, в скандальном случае с афроамериканцем, погибшим в результате взрыва бомбы, подложенной маньяком у него на крыльце, и обвиняемым полицией в том, что это он сам себя взорвал только потому, что был афроамериканцем. "Козлов отпущения вроде мужчины, который первым погиб в Остине, по умолчанию воспринимают как расходный материал, - напоминает автор. - Люди могут не обращать внимания на несчастья тех, кого считают низшими, воспринимая их беды как то, что никак не влияет на собственную жизнь, считая все, что происходит с чернокожими, только их, а не общечеловеческой проблемой, и невольно подвергая опасности всех".

Автор следующей книги - украинская журналистка, которая за почти столетие немало пережила. В 1965 г. власть исключила ее из Союза журналистов за "антисоветские и буржуазно-националистические" проявления, запретила заниматься творческой работой, однако она не прекратила... В целом "Этюды из "светлого" прошлого" Маргариты Довгань (Киев : Клио) являются наглядным материалом к бывшему учебнику по истории КПСС, в ней в форме этюдов-зарисовок собраны истории из жизни автора, ее родственников и друзей - украинских диссидентов, художников, борцов за свободу Украины. О разбитых чекистами творениях Мастера, об украденных на почте вещах, присланных на Колыму, о чем рассказывала сестра Василия Стуса, и еще о многом, горьком и болезненном. Может, читая их, некоторые задумаются, сколько на самом деле стоила "дешевая" колбаса в "светлом" прошлом. В каждом пронзительно выразительном античеловечном жизненном эпизоде проявляется зло целостное, вселенское. Узнаем один факт - увидим, поймем и целую беду, будем с ней бороться. Вспомнив, что все было и было в Украине во все времена чужой власти. Вот, например, воспоминание о согнутом Системой художнике, демонстрирующем гостье стихи своего коллеги. "Он сиял! И вдруг... сияние то в момент будто жесткая щетка содрала с лица. В глазах - испуг. Встал из-за стола. И, ни слова не говоря, быстренько направился из кабинета... Я растеряна. Жду. Когда решительной походкой возвращается назад, держа развернутым... том "Советской энциклопедии". Лихорадочно листает. Стоп! Нашел. Подносит ко мне раскрытый фолиант и показывает: "Здесь читайте... Видите? Подвойский - сподвижник Ленина в его партии... "Подняла глаза на Поэта - увидела маску запуганного Гения". И опять-таки, вспоминаешь такой же случай с Тычиной. - И что за причина этих арестов? - спрашивали в тогдашних гостях. - Да ведь мы все хорошо знали этих людей, а полгода назад разговаривали с ними у Людмилы Михайловны в день ее рождения... Смущенный Тычина перебил: - Нет. я не был тогда у Людмилы Михайловны! - Да как же не были! Вы же, помню, и сидели рядом с Никовским. - Вы ошибаетесь, Михаил Михайлович, я там не был. - Видя, что Тычине досадно вспоминать о своем пребывании среди арестованных теперь, хорошо знакомых ему людей, Могилянский сменил тему разговора, но Тычина, помолчав с минуту, грустно произнес: - Как это плохо получается: вот вы, Михаил Михайлович, не верите мне, а я действительно не был там! - Хорошо, хорошо, Павел Григорьевич, - стал успокаивать взволнованного Тычину Могилянский, - я, наверное, ошибся. - Не "наверное", а наверняка ошиблись, Михаил Михайлович! - Посидев из вежливости еще несколько минут, Могилянский попрощался и поспешил к Старицкой-Черняховской. - Людмила Михайловна! Скажите, пожалуйста, был ли у вас Тычина в день вашего рождения или нет? - А как же, был, вон на буфете и подарок его стоит".

И наоборот - предельная откровенность и честность с собой и собственными демонами поражает в следующей книге не меньше, чем лживость и рвение в предыдущих рассказах. В книге Ребекки Куанг "Маковая война" (Киев : Жорж), по сути, переосмыслена история (ныне Азии) и как следствие создан величественный фэнтезийный мир, населенный мастерами боевых искусств, философами-генералами и богами. Признаться, редко случается такое жесткое и бескомпромиссное чтиво, напоминающее либо неадаптированные источники, либо "настоящие" боевики из восточных искусств, когда один-единственный самурай выходит на бой с этой армией и начинает монотонно ее уничтожать на протяжении всего фильма. Что касается самой книги, то по ее сюжету сирота войны из глухой провинции сделала невозможное - на отлично сдала общеимперский экзамен для поступления в военную академию. Это стало неожиданностью для всех: экзаменаторов, которые не могли поверить в то, что бедная деревушка способна на такое; попечителей девушки, которые планировали выдать ее замуж и расширить незаконную торговлю опиумом; и для самой Жинь, которая наконец-то почувствовала себя свободной. Пытаясь противостоять могущественным врагам и хватаясь за любую возможность остаться в военной академии, она открывает в себе склонность к шаманизму и связи с богом огня. Этой силы даже слишком много для успеха в Академии, но мало ли ее будет на поле битве во время войны? И какой платы потребует от нее мстительный бог Феникс? Жуткая, жестокая, прекрасно выписанная правдивая история с поединками, резней, сотнями погибших и всеми подробностями внешней и внутренней борьбы героини со всем миром и собой.

Относительно следующей книги можно составить целый график эмоционального напряжения в украинской поэзии, как бы прозаично это ни звучало. Вспомним "Печет, не перестает" из "Цыганской баллады" Драча , или "Болишь? боли же!" Винграновского, и задумаемся над "Не болит" Екатерины Бабкиной (Киев : Комора). Мол, что и кому не болит сегодня? - именно так предлагают нам интерпретировать этот "именительный" запрос. Углубляться при этом в упомянутую поэтическую классику не будем, потому что там только "Не болит голова у дятла" раздается, хотя обложка сборника с силуэтом птицы к этому побуждает. Лучше заметим, что связь в этих стихах скорее с мировой традицией "боли", которую автор продолжает вместе с представителями ее поэтического поколения. Принадлежа к его "женскому" крылу, представляет, например, сборник "Обезболивающее и снотворное", тогда как в "мужском" арсенале - "Огнестрельные и ножевые" Жадана, а все вместе - о том, что у кого (не) болит. Стихотворения автора, как известно, переведены на 11 языков мира, и в этом тоже связь с упомянутой традицией, но иногда хотелось бы также на украинском. У них много знакомых мотивов о Боге - "ты с ним, ты не один или не одна (хотя точнее, пожалуй, "ты не сам или не сама"), и о Смерти, которая "гремит своими старыми костями" (т.е. "костями"), живя с молодыми супругами и моя посуду на кухне. Последнее, пожалуй, лучшее в сборнике, потому что также напоминает о традиционных культах и нестандартных темах, в которых Смерть то ли преследует философа, то ли маскируется под нищую, вдохновляя поэтов и художников на произведения о жизни. В которой герои живут долго и счастливо, умирая в один день на одной кухне от одной и той же жизни, как в рассказе одной донецкой писательницы, а в нашем случае Смерть "еще долго, долго, очень, очень долго / не появляется дома и ни с кем из них троих не выходит / вообще на связь".