Когда немцы начали бомбить Луцк, НКВД стало расстреливать заложников

Православного священника из Киева Бориса Стасишина арестовали сотрудники НКВД. Обвинили в связях с ОУН. С началом нападения на Украину Третьего рейха советские силовики начали расстреливать заключенных. Стасишину повезло выжить под расстрелами, пишет Gazeta.ua.

"Перед самой войной я женился, и меня "советы" схватили. Сказали: "Ты враг народа". Я тогда работал на торговой базе и меня арестовали. Это произошло на праздник Воздвижения, 27 сентября 1940 года. Держали меня сутки в областном НКВД, а позже завезли в тюрьму. Судили 23 февраля. Нас троих из барака привезли в суд, и прокурор говорит: "Он - бандит, у него черное небо, поповское". Он давал мне 25 лет ИТЛ - исправительно-трудовых лагерей. Адвокат встает (благодаря жене, она наняла адвоката) и говорит: "Да, заработать он заработал, но не 25 лет". И я получил 18. Меня судили по статьям 12, 14, 18 и дали также тридцать третью статью, по которой я не имел права жить в 39 областях Советский Союза ", - рассказал Стасишин в интервью Институту национальной памяти.

Священника держали в Луцкой тюрьме. В камере сидело 350 человек. В самой тюрьме было 4,5 тысячи человек.

21 июня Стасишина оправдали по второй статье. Но начали следствие о его причастности к ОУН.

"И меня завели в камеру показаний. Я зашел - сидят "старики" - которые год сидят в тюрьме и показывают мне, чтобы я лишнего не говорил. Говорят:" Развелись языкастые люди с доносами. Мы слышали слух о войне. Также пришла к нам весть, что появились бандеровцы. Если спрашивают, мы говорим, что мы украинцы, а бандеровцев не знаем. И к нам перестали цепляться". Я и еще два человека сели, стали тихонько разговаривать, что делать дальше. Я взял простыню и порезал ножом на широкие части, чтобы можно было обвязаться: если пуля попадет в колено, то будет рана, а если попадет в живот, то умру в муках ", - говорит он.

Тюремные охранники стали ходить с карабинами и револьверами. Город начали бомбить.

"В четыре часа снова бомбили. И так сильно, что открылась дверь. Появилось НКВД и начало стрелять по нам. За пару минут было 50 убитых людей. Шел человек, ему попала пуля в живот. Я его отвел в комнату, замотал его платком, а он кричит: "Забери мои золотые зубы!" Я говорю: "Человек, лежи спокойно, никто ничего не будет забирать. А если будешь кричать, то убьют ". Мы этого человека засунули в камеру. А в коридор кто выйдет, того стреляют.

Нас вызвали во двор и всех поставили на колени. Это были офицеры, медалей полно, и говорят: "Вы - бандиты. Нанесли большой вред тюремному имуществу, уничтожили дверь". А во время бомбежки и действительно все было уничтожено.

Я слышу, что-то жжет лицо, смотрю на крышу, а там готовятся стрелять. Я крикнул и бросился к стене, лег. Вижу высоко в воздухе самолеты бьются, а потом началась страшная стрельба. Прибежал парень лет 15-ти, в него пуля попала разрывная, и он кричит: "Мама, мама!". Я ему говорю: "Лежи". Сам я боюсь двигаться, а он ушел, не выдержал, и кровь из него истекла.

Энкаведисты кричат: "Кто живой, поднимайся, иначе будем стрелять". Мы поднялись. Нас завели в большую камеру, которая по размеру была почти как церковь. Туда священники приходили служить православным. Я бывало помогал проводить службу. Нам так тесно было, не было где присесть. Помню, я выкурил 120 папирос, у меня никотин изо рта тек.

Прошла ночь. Они вызвали, пальцем показывали и ставили по двенадцать человек, по росту. Нас вернули в камеры и был приказ к окнам не подходить. Потом какой-то человек приходит и спрашивает: "Кто тут повар?" А ребята знали, что умею готовить, я им о еде рассказывал. И меня спрашивают: "Ты повар?". Я говорю: "Да". - "А что ты варишь?" - "А что ты хочешь?" Они еще десять человек забрали. И мы из камеры в камеру переходили, я записывал, сколько осталось. Осталось только пятьсот человек, остальных расстреляли. Из тех, кто остался на кухню взяли 25 человек. Сварили яйца, порезали хлеб на четыре части, и двойную порцию сахара дали.

Можно было выходить во второй коридор, а через него и наверх. Там были большие ямы, куда сбросили сотни трупов. Женщины-энкаведисткы ходили, и если кто жив, то добивали.

Был приказ, кого судили по статье 54/2-11, должен прийти во двор к начальнику тюрьмы. Я вроде пошел, но что-то меня задержало. Навстречу - офицер НКВД, меня за шиворот и говорит: "Дурак, куда ты идешь, еще придет тебе время". И я побежал назад. Упал, перекрестился и думаю, буду ждать. Внезапно начали стрелять. Вижу трое сыновей священника, отец уже убитый лежит, а они бежали, и пули в них попали. Я сидел как завороженный.

На следующий день, в среду, не стало в тюрьме энкаведистов. Нечего было есть, приходят люди и говорят: "Пан Борис, мы голодные". Говорю: "Подождите". После обеда началась страшная стрельба - немцы узнали, что тюрьма сожжена, уничтожена, и они бросились на амфибиях через реку, потому что мост сожгли. Бросились к воротам, а мы начали кричать: "Не едьте по людям. Они зарыты в земле". Немцы говорят: "Кто будет бежать - будем стрелять. Все кто есть, сидите в камерах".

Немцы отпустили Бориса Стасишина домой. Он закапывал евреев, убитых нацистами.

"Всего в Луцке три тысячи евреев расстреляли. Немцы ездили на машинах, вызвали их и расстреливали. Украинцы в то время сидели по домам, а потом закапывали расстрелянных. Против евреев украинцы с немцами не сотрудничали", - рассказывает он.