(Не)естественный страх: откуда растут ноги у фобий вокруг призыва?

Есть такая максима: "Генералы всегда готовятся к прошлой войне". Она о том, что какими бы ни были умными и профессиональными люди, все равно опыт, скорее всего, окажется сильнее воображения и рационального прогноза. Впрочем, часто забывают, что максима эта далеко не только о генералах, а обо всем обществе в целом. И о том, что коллективный образ, сформированный пропагандой, общим опытом, стереотипами и т.п., часто игнорирует любые рациональные аргументы.

Именно это приходит на ум, когда наблюдаешь за рядом реакций. Здесь и чуть ли не мистический страх перед повесткой, здесь и многочисленные оправдания "почему я здесь, а не там", здесь и заклинания "лишь бы война скорее закончилась", здесь и многочисленные дискуссии вокруг того, кого и куда выпускать, эмоциональность которых предает, что суть отнюдь не в администрировании важного вопроса.

Прежде всего так сказывается обычный страх смерти. Как ни крути, а на войне риск погибнуть десятикратно выше, чем в мирной жизни. Этот страх – вполне нормальный и естественный. Явление это не новое, оно существует с человечеством испокон веков. Проблема не в нем. Проблема в аргументации этого страха. Это непременно – рассказы о "мясорубке", где родной человек обязательно погибнет, рассказы о раздаче повесток на рынках, в торговых центрах и других людных местах, истерики по поводу, "а почему не выпускают". Причем все это – на самых высоких обертонах, вплоть до истерики и полной замкнутости на любые рациональные аргументы.

Вторая Мировая в Восточной Европе привела к практически неизбежной гибели мужчин, братьев, сыновей в большинстве семей и борьбе за выживание женщин, часто с несколькими детьми на руках.

Здесь следует напомнить, а какая же война у нашего общества "минувшая". А минувшая у нас – II Мировая в Восточной Европе, которая была, по сути, дракой двух диктаторов методом ударов по гражданскому населению и лобовых атак на фронтах. Именно ее реалии и вырисовываются в воображении после выслушивания аргументов заинтересованных сторон. То есть – практически неизбежная гибель мужа, брата, сына и борьба за выживание женщины, часто с несколькими детьми на руках. Здесь и станет понятно, что страх сейчас питается не столько пониманием опасности, как она выглядит сейчас, сколько коллективными воспоминаниями и пропагандистскими стереотипами о предыдущей "Великой войне". Прежде всего, это – воспоминание о родных мужчинах, которые не вернулись, о селах и городах, где женщины составляли подавляющее большинство, а среди немногочисленных мужчин хватало калек. Еще меньше повезло потомкам жительниц – прежде всего жительниц – тех регионов, где боевые действия происходили непосредственно. Там был и полный погром всего, и лобовые атаки, и кровавые реки в буквальном смысле, и еще много чего. Вдовы тех, кто не вернулся, были обречены на тяжелый, часто непосильный труд, особенно в селах. И над всем этим нависал немой вопрос – лучше же не стало, остались те же колхозы, репрессии, страх, лишения, всевластие номенклатуры, так ради чего такие ужасающие потери?

В итоге войну стали считать катастрофой, где какие-то другие люди улаживают собственные интересы. Учитывая, что безгосударственной нации и так присущи скепсис и недоверие к чужим государствам, такое восприятие прекрасно резонировало с колониальными деформациями. Очевидно, что следующим шагом стало доминирование тактики оберегания – следовало всеми методами и способами избежать участия в войне, просто чтобы выжить.

После войны в советской Украине мужчина – не инвалид был редкостью.

Первое следствие применения такой тактики – превращение мужчин в нечто зависшее между государством и родными женщинами. Для последних мужчины в результате системного действия всего описанного выше букета превратились в сокровище и признак статуса. Все эти "жизненные мудрости", известные под собирательным названием "лишь бы не пил и не бил", это не из традиционного общества. Это из общества, где мужчина – не инвалид был редкостью. И большим подспорьем по хозяйству, что было видно сразу. Соответственно, за этот ресурс надо было держаться, что называется, руками и ногами.

В нашей конкретной реальности такая система координат скажется, например, в женщинах, которые всеми правдами и неправдами будут вытаскивать своих вполне способных к службе близких из вполне безопасных областей куда-то за границу. В тыловых "героях", которые будут изо всех сил демонстрировать патриотизм. И еще во многих ипостасях. Вне узко военной темы это прорвется ревностью к невестке, наставлениями дочери угождать мужу любой ценой, закрывать глаза на инфантилизм сына или зятя. Это бьет и по молодым женщинам, которым категорически не советуют, деликатно говоря, всерьез рассматривать военных, как потенциальных брачных партнеров, – причем вместо рациональных аргументов вроде возможности травматического расстройства, с которым можно не справиться, или же испытания в виде длительной разлуки, с чем тоже не каждый справляется, звучит чуть ли не священное заклинание – "они все такие какие-то", или "да он не вернется, что будешь делать".

За этим – не традиционное общество. За этим – неосознанный контекст ужасающего опыта, который подсказывает – береги мужа любой ценой, потому что в нем часть залога твоей и детей, как минимум, более легкой жизни, как максимум – вообще физического выживания.

Нехватка рефлексии и непроговоренная травма привели после войны к символической кастрации немалого количества мужчин, которые не желали и которым препятствовали проявлять активную общественную позицию.

А что же мужчины? В первые годы после II Мировой войны они имели колоссальный выбор – и каждая из этого выбора была готова на многое, лишь бы удержать мужчину. Потому что – статус, потому что – хоть какая-то, но помощь, потому что – дети, которых, что ни говори, легче поднимать вдвоем.

Впрочем, дальше ситуация начала выравниваться – подросло новое поколение "детей войны". Все бы ничего, вот только непроговоренная, что уж там говорить о рефлексии, травма продолжала смотреть на все глазами измученной и просто загнанной вдовы красноармейца или его же сироты. Да и реальность тоталитаризма с ее постоянной угрозой репрессий и "колебанием вместе с линией партии" никуда не исчезла. И в этой реальности первыми попадали под удар личности самостоятельные, самозарадные, с определенной, более высокой, чем усредненная, долей социальной ответственности. Таких обычно видно. Соответственно, одним из рецептов выживания было "не высовываться" – и мужчинам это вдалбливали в головы. А при малейшей угрозе разражались скандалом – "куда ты лезешь, подумай о детях!"

Происходило то, что называется символической кастрацией мужчин. В "мужских" сферах нужно было постоянно следить, чтобы "не выдвигаться" и чтобы не настиг, в случае чего, неосознанный страх "половины" повторить судьбу ее матери – обедневшей вдовы послевоенных лет с кучей детей на руках. Все это дополнялось самой обыкновенной распущенностью. Когда ты – абсолют просто в силу пола, возраста, нации, расы, это всегда колоссальный соблазн почувствовать себя "царем горы", перед которым многие не устояли.

И при этом все участники этого людоедского вальса где-то подсознательно понимали, что поведение их, скажем прямо, далеко не то что от достоинства, а кое-где и от обычного приличия. Ведь страх хоть и мощный, но не единственный мотиватор. Не более слабым мотиватором является честь и достоинство. Именно поэтому травма – это не только ощущение бессилия и, как следствие, никчемности. Моральная сторона травмы является прямым следствием того, что довольно часто тот, кто пережил ужас, заплатил за выживание какой-то частичкой собственного достоинства. За которые потом стыдно самим перед собой, потому что наша цивилизация построена на моральном фундаменте Десяти заповедей, которые, по большому счету, можно объединить в две заповеди любви – "Люби ближнего своего, как самого себя" и "Поступай с другими так, как хочешь, чтобы и с Тобой поступили".

Отголосок травм прошлой войны сегодня – в разных обесцениваниях.

И здесь на помощь приходит разного рода обесценивание – прежде всего тех, кто воюет и кто остается собой, что бы под этим ни понимать, и тут открывается портал в ад. Речь идет и о требованиях отправить всех скопом на фронт, и громы небесные на головы всех политиков сразу вместе с предложениями взять их детей в заложники, и пароксизмы ярости, и сетования на союзников, которые чего-то там не дали, и обесценивание военных, и глухое замыкание на любые увещевания. У мужчин это еще часто заканчивается немотивированным насилием и рискованным поведением.

Но это не поможет – страх все равно останется в подсознании. И возникает логичный вопрос: а почему бы этот страх не проговорить? А потому, что прежде всего он хорошо вытеснен и надежно проскрибован. Отчасти потому, что окружающая действительность иногда была таким беспросветным ужасом, что позволить себе бояться было равносильно параличу. К тому же, проявление страха вполне могло быть трактовано, как признак "нечистой совести" с точки зрения требований системы.

Постсоветские мифы об "идеальной" идентичности мужчин и женщин срочно нуждаются в коммуникации и рефлексии.

А требования системы сводились к тому, чтобы быть абсолютно идеальным. Те, кто боялся, "идеальным" быть не мог. Тем более, не мог быть героем. А осознание неидеальности провоцировало ощущение собственного бессилия перед системой и побуждало к мысли: ага, я неидеальный, значит, меня можно унижать и даже убить. Да, геноцидная логика. Но именно ее и навязывала система, одержимая переделкой человеческой природы.

И оставила нам в наследство огромного слона среди комнаты, о которого мы спотыкаемся целым обществом. И который срочно нуждается в коммуникации и рефлексии. Хотя бы, чтобы сэкономить нервные клетки целым семьям.

Специально для Эспрессо.

Об авторке: Олеся Исаюк – историк, доктор гуманитарных наук, научная сотрудница Центра исследований освободительного движения и Национального музея-мемориала "Тюрьма на Лонцкого", исследовательница нацистских и советских репрессий в ХХ веке.

Редакция не всегда разделяет мнения, высказанные авторами блогов.

Следите за важнейшими новостями Украины! Подписывайтесь на нашу facebook-страницу и телеграмм-канал.