Константин Москалец: Заспіваймо пісню веселеньку

Свои (впрочем, и чужие) песни я всегда не хорошо помнил, за исключением любимых. Все происходило по принципу "написал песню, попел месяц-два, пока она нравится, а потом записал на диктофон и с чистой совестью забыл". Диктофон не всегда был под рукой, поэтому добрая сотня песен навсегда исчезла с культурной поверхности земли, о чем я особо никогда не Тут также работает закон естественного отбора. Хорошие песни остаются, такие себе – гибнут. Зная эту черту моего характера, друзья с ранних лет пытались записать как можно больше моих исполнений, сделав впоследствии на какой-то день рождения трогательный сюрприз: диск с песнями, записанными в 1980-е во время полуподпольных "квартирников". К сожалению, в него не вошли самые хулиганские и крамольные произведения, вроде тех, о которых упоминал в одном из эссе покойный уже Александр Гриценко: "Одного разу Лєнін купив дві пляшки бренді…". Верно или нет, но мы хотели оставить как можно меньше вещественных доказательств для любознательных любителей авторской песни в штатском.

Тем не менее, несмотря на отказ от публичных выступлений, гитару в руки я беру довольно регулярно, прежде всего, чтобы не потерять окончательно умение играть. Иногда ко мне обращается жена: "Спой "Зірку ясну", иногда просит мама: "Ты не хотел бы спеть "А вона, а вона сидітиме сумна"?" Я радостно выполняю их просьбы, потому что это моя самая родная, самая дорогая аудитория. Они не будут свистеть, услышав, что я взял не тот аккорд, и не будут фыркать, если забуду слова.

Пою так, наедине или для родных, и часто начинаю вспоминать времена далекой юности, когда мы с друзьями могли легко перейти на пение, просто идя по улице. Чаще это было тогда, когда движимая легким вином радость распирала грудь и ее некуда было выплеснуть, кроме как в песню. "Заспіваймо пісню веселеньку!" – с улыбкой обращались мы ко всему белому свету. Иногда это пение становилось вызовом, возникая из желания расшевелить забитых или попугать и без того запуганных советских граждан. Никогда не забуду, как в сам разгар "андроповщины" мы ехали в черниговском троллейбусе, горланя переработанную неизвестным талантом "Черемшину": "Знов Бандери голос чути в лісі, кулемет сховали мы на стрісі, строчим з пкулемета понад плаєм, всіх ми москалів перестріляєм! ” Несмотря на час пик, наш троллейбус почему-то опустел очень быстро. "Посадят вас, ребята, ой, посадят", - сокрушенно покачал головой водитель.

Но эти певческие антисоветские проделки обычно проходили безнаказанно. Несколько раз милиция нас задерживала, однако, попугав в отделении вытрезвителем и дурдомом и записав личные данные, все-таки отпускала. Наверное, мы попадали на своих ребят.

В те годы пели не только мы с друзьями. По праздникам пели почти во всех квартирах. По вечерам, возвращаясь с танцев в городском парке, пели наши ровесники, еще долго сидя потом с гитарой в соседнем детском саду или на лавочке под домом. Пели, провожая в армию. В армии мы тоже часто пели после отбоя, когда дежурный по роте шел в другую казарму спать. На шухере стоял кто-то из молодых бойцов, а гитара порой звучала до трех ночи, переходя из рук в руки. Естественно, пели на свадьбах и еще дня три после них. Иногда где-то звучал баян, где-то выбивали в бубен, но чаще всего пели без музыкального сопровождения, широко, раздольно, по-козацки. Песня освобождала из уз серой повседневности, из оторванности от дома, она поднимала души к трансцендентному и внеземному, действительно лучшему будущему. Объединяя, она учила быть свободными.

На эти зимние праздники что-то было не так. Что именно – я понял только после Рождества. Я ни разу не услышал, чтобы кто-нибудь запел на улице. Или у соседей, к которым пришли гости. Еще в прошлом году подростки орали под окнами какой-то рэп вместо "Нова радість стала", но в этом году и их не было. Доносились только пьяные, агрессивные крики, вой, глуповатый смех, присущий будущим пациентам наркологических диспансеров. Такого на моей памяти не случалось еще ни разу, чтобы в городе на протяжении всех новогодних и рождественских праздников не было слышно ни одной песни. Конечно, из дворца культуры было слышно крутившиеся на повторе колядки, но вживую не колядовал никто. Одинокие прохожие, согбенные, словно те гаргульи с собора Парижской Богоматери над мертвенным светом смартфонов брели теми же, нашими улицами, над которыми еще совсем недавно звучало жизнерадостное и задорное пение. Что произошло? Все более тяжелая экономическая ситуация? Все более заметное вымирание населения, особенно старшего, умеющего петь от души – и для души, а не для ролика на Ютюбе или Тик-Токе? Или подействовала сплошная пропитанность публичного пространства механической, неодушевленной музыкой, звучащей из каждого утюга и каждого киоска, забивая головы так, что в них уже не остается места для собственных песен? Что произошло, если украинцы, даже пьяные украинцы перестали петь, петь просто так, потому что хочется?

Я оставляю вас поразмыслить над этими вопросами, а сам иду проверять, хорошо ли настроена моя гитара.