Константин Москалец: Смех на фоне смерти

– А еще у моего мужа есть одна удивительная способность, – сообщает обществу моя жена. – Он очень точно помнит то, чего на самом деле никогда не было. В подробностях!

Мы громко смеемся в ответ на это неожиданное откровение. Молодежь за соседним столиком поднимает на нас глаза и тоже одобрительно улыбается. Улыбается ободранный бездомный, собирающий здесь милостыню. Улыбается пес, которого вывел на прогулку паренек, галлюцинационно похожий на Киану Ривза. Всем хорошо, все радостно купаются в золотом меду щедрого июльского солнца. Смех – то, что делает людей людьми.

Однако проходит немного времени и мы важнеем. Война продолжается. Сегодня и завтра снова погибнут наши люди, как гибли они вчера и позавчера; вот уже скоро пол года, как дня не проходит без жертв, принесенных кровавому богу войны. Гибнут наши братья и сестры. Гибнут дети. Может, уже погибли в этот момент, когда мы заходим в вестибюль станции метро “Театральная". Может, кто-то из наших родных уже четвертован ракетными ударами озверевших от безнаказанности россиян. Имеем ли мы право смеяться, когда сейчас, в этот момент, в бою гибнет украинский цвет? Без которого Украина никогда не будет такой, какой она могла бы быть? Такой талантливой, улыбающейся, богатой... Гибнут те, кто вдвое или втрое моложе меня, мои дети и внуки по возрасту. Так и не увидев брейгелевских "Охотников на снегу" в Вене, не посетив ни Мюнхена, ни Лондона, не увидев роскошных картинных галерей, не услышав ни одного гениального произведения, которые для них писали Бах и Моцарт? Прямо со студенческой скамьи – в смерть. Быстро пролистав страницы книги жизни.

Это трудный вопрос, я не знаю ответа на него. С одной стороны, жизнь должна продолжаться, несмотря на все войны и насильственные смерти. Но эту фразу легко сказать тому, кто сам остается в живых, кто уцелел, кто может есть, пить кофе и смеяться. Кто знает, легко ли произнести эти слова матерям или женам воинов, которые никогда не вернутся домой, не поднимутся по лестнице, не позвонят в дверь. Есть те, кто не отчаивается, матери и жены, я знаю. Некоторые из них даже поют колыбельных своим погибшим, провожая в последний путь. Есть те, кто, набрав пива и включив любимую музыку павших воинов, рассказывает прикольные истории из их жизни и такие хохмы, что присутствующих просто разрывает от смеха.

И все же. Одних разрывали "грады", других же, живых-здоровых, разрывает им вслед от смеха, хорошо ли это допустимо ли? Такой смеховой способ поминать погибших напоминает мне давнее стихотворение Василия Герасимьюка, где речь идет о сохранившихся в гуцульской обрядности языческих похоронных обычаях. Умерших провожали на тот свет смехом, плясками, криками. На совет же зажечь свечу у покойника отвечали с непостижимым цинизмом: "А разве он пишет?" Смешно ли от этого загробного юмора моим современникам, понимают ли они такие моральные вопросы, чувствуют ли на собственной шкуре такие, совсем не абстрактные, дилеммы? Ведь хватает земляков, которые правдами и неправдами откупившись от священного долга защищать Родину и находясь в безопасных, далеких от обстрелов и расстрелов местах, по-прежнему травят анекдоты и под водку слушают себе Газманова, как было это во время громкого скандала в начале войны в одном (только ли в одном?) закарпатском (только ли закарпатском?) ресторане.

Притихшие и молчаливые, мы возвращаемся домой. Жизнь, безусловно, должна продолжаться, в ней должны быть свои радости и праздники, без них жизнь окажется невыносимой и ненужной. Но это только половина правды. Вторая половина состоит в том, что мы должны научиться приглушать голос и скрывать смех. Мы должны научиться печалиться по-человечески, различая, как Эклезиаст, что для всего свое время и час свой каждому делу под небом: время плакать и время смеяться, время рыдать и время танцевать… Даже собаки по-другому ведут себя, когда умирают их хозяева. Обхватив лапами свежий холмик песка, они долго и по-настоящему тоскуют, отказываясь от еды и воды. Давайте хоть у них научимся, если по неизвестным причинам такой чужой стала христианская обрядность и обычаи, что люди не могут проявить горе иначе, чем через хохмы и судорожный смех…