Константин Москалец: Ожог языком

Прихожу к такому выводу, наблюдая за собственным поведением, когда делаю, скажем, экзамен совести перед исповедью. Или же наблюдая за поведением друзей и знакомых, самых близких. То, на что мы раньше не обращали столько внимания, трактуя с снисходительным юмором или иронической отстраненностью, теперь действует как гигантский раздражитель, как ожог или как триггер, запускающий крайне обостренные реакции, переполненные не лучшими эмоциями и намерениями. Импульсивно-реактивное поведение, которое подробно описывали известные обсерваторы и толкователи человеческой души, начиная если бы не с Сенеки, стало нашим повседневным спутником, гнев – нашим собратьем. В таком сопровождении приходится принимать незаурядные меры предосторожности, взращивать самодисциплину и верное следование христианским заповедям. Иначе можно попасть в передрягу. И спровоцируют ее будничные, казалось бы, малозаметные факторы.

Вот, например, мы с женой заходим после воскресной службы Божьей в Патриаршем соборе в небольшое кафе на Левобережной. У нас хорошее, просветленное настроение, которое всегда бывает после Литургии и Святого Причастия, мы исполнены доверия и уважения к близлежащим близким. Тут мы спотыкаемся об одну подробность, которую еще в прошлом году успешно пропустили мимо ушей и которую лично я до войны пытался толеровать. Здесь звучит русский язык. Язык оккупантов, язык захватчиков, язык насильников. Этот язык жжет слух. Мы уже отвыкли от него. Его все реже слышно в эфире, в маршрутках, в публичном пространстве Киева. На этом языке цвенькают симпатичные девочки, которые готовят кофе, на нем же обращаются к баристкам юные посетительницы в очереди перед нами.

Если бы выродки пришли сюда, они порвали бы вас на паклю. Да, что вы бы умерли от устрашающих изнасилований или на всю жизнь остались бы инвалидками. А вы говорите на их языке.

Это один из тех моментов, когда у меня падает планка. Перед глазами беспробудная тьма глупой мартовской ночи, по улицам моего города двигаются танковые колонны. Рев двигателей продолжается уже несколько часов, не может дальше оставаться в неизвестности, я, вкрадываясь, иду выяснять, кто это, наши или руссийская потолочь. И со сложным чувством отвращения, возмущения, отчаяния и недоверия к собственным органам восприятия понимаю, что это они, враждебная гадь, которая едет убивать наших ребят и насиловать наших девушек. Я слышу их язык. Слышу их мат. Слышу также по их истерическим и пьяным интонациям, что они боятся. Командир подгоняет бойцов, они сами среди погруженного во тьму молчаливого украинского города, в котором не светится ни одна электрическая лампочка. Они сами по себе, мы – отдельно от них. Нас ничего не объединяет. Ни один язык. Никакая эмоция, присущая человеческим существам. Мы их ненавидим. Они нас боятся. Сжимая кулаки, я стою в темноте, слушая русский язык. И впервые ненавижу его всего, от начала до конца, от вершинных достижений их литературы, до грязной брани, по которой командир обращается к солдатам. Ребята-узбеки, служившие со мной, жестоко, до полусмерти били за такие ругательства, в которых упоминается мать. А этим ничего, норм. Какая их мать, так и дети.

То, что попытались сделать Путин и его бесноватые советники и генералы, придя на нашу землю снова, как приходили в свое время войска Меншикова в Батурин или войска красногвардейцев Муравьева под Круты, является началом агонии гигантского монстра, расположенного к северо-востоку от Украины. Они скандировали «можем повторить», но все дело в том, что повторить они ничего не могут, какими бы зверствами ни были извращенцы и дегенераты на оккупированных украинских территориях. Народ хамов и алкоголиков, в единодушном порыве уничтоживший собственную элиту и расстрелявший собственного царя вместе с семьей еще сто с лишним лет назад, народ, устраивающий нужники в церквях и насилующий детей, неспособный к отваге и героизму, к благородным поступкам и самопожертвованиям, самоотверженности. Такой народ, давно ненавидимый всеми цивилизованными соседями, должен сойти с исторической сцены навеки – и мы видим начало этого лавинообразного восхождения в пожизненную бездну забвения и дурной памяти.

Те же, кто использует русский язык, хоть в текущей речи, хоть в литературных произведениях, пользуются опасным маркером, обозначающим их как наших врагов. Пока мы просто выходим из их кафе и магазинов, ничего не заказав и не купив. Однако когда с фронтов вернутся наши ребята, за которыми день и ночь охотились русскоязычные захватчики, ситуация будет выглядеть коренным образом иначе. Нечего обращаться к нам на языке врага в нашем родном крае, за свободу и независимость которого от русской сволочи пролито столько чистой крови, отдано столько жизней. На этом пределе заканчиваются политическая корректность и толерантность, а начинаются чисто двигательные и взрывные, не всегда контролируемые реакции, с которыми носителям языка соседнего этноса лучше не сталкиваться. Надеюсь, что это поймут не только одиночные бармены и официанты, но и все, кто из-за лености или пренебрежения до сих пор не выучил язык титульной нации. И лучше будет, если они поймут это и сделают вывод уже сегодня, а не завтра.