Флеш-кадр из-под ракетного обстрела

Что-то удалось сделать – это подтверждает хотя бы и тот, собственными глазами увиденный вчера факт, что молодежь с гитарой поет на Крещатике одну из моих песен, а толпа самозабвенно подпевает; что-то не удалось, но это о себе может сказать каждый, кто дожил до моих лет. Так что если сейчас от нашей маршрутки останется только воронка и груда обгоревшего железа, небольшая потеря, потому что в общем, вспоминая строчку Василя Стуса, жизнь тебе удалась.

Именно так я размышлял, выезжая из атакуемого баллистическими ракетами Киева в последние дни военного нашего мая. Наверное, что-то подобное думал и водитель, с виду мой ровесник, невозмутимо проезжая Дарницкую площадь, где непрерывно гремели оглушительные взрывы от слаженной работы ПВО и, обгоняя нас, мчались кареты скорой помощи. В обычно полупустом подземном переходе железнодорожного вокзала толпились озабоченные и испуганные люди. "Нет, мы еще живы, доченька, не переживай ты так", – успокаивала молодая женщина, судорожно прижимая к уху смартфон, а по ее лицу, размывая тушь и помаду, одна за другой катились крупные слезы. "Что это? Что это так страшно гремит над головой?" – паниковала другая в переполненном подземном кафе, неспособная сдержать нервную дрожь руки со стаканом воды. "Это пошла электричка, это еще не ракеты", – отвечала юная барменша, невозмутимо готовя мое "эспрессо". И ее юная невозмутимость напоминала невозмутимость пожилого водителя, имела ту же стоическую природу, присущую украинскому характеру, когда надо отстраниться от событий, на которые нет влияния, и продолжать делать свое: гнать маршрутку, чтобы успеть по расписанию, готовить кофе, соединять города поездами и тому подобное. Пожалуй, еще и благодаря этому невозмутимому украинскому стоицизму мне удалось целым и невредимым покинуть в тот день такую милую, такую опасную теперь столицу.

"Это пошла электричка, это еще не ракеты", – отвечала юная барменша, невозмутимо готовя мое "эспрессо". И ее юная невозмутимость напоминала невозмутимость пожилого водителя, имела ту же стоическую природу, присущую украинскому характеру, когда надо отстраниться от событий, на которые нет влияния, и продолжать делать свое

Но до сих пор перед глазами стоит еще одна сцена, промелькнувшая за окном маршрутки. Под жуткий вой сирен воздушной тревоги по улице бежали школьники. Бежали, очевидно, в бомбоубежище, их единственное спасение в эту минуту. Они бежали значительно быстрее, чем бегают на уроках физкультуры или во время игры в квача. Бежали каждый сам по себе, не обращая внимания на других, но двое, мальчик и девочка, бежали, держась за руки. Я вспомнил, что именно так в детстве мы с моей младшей сестричкой спасались от грозы. Она безумно боялась грома, от гулких взрывов в небе у нее отнимались ноги. Я устал тащить ее за собой, схватил на руки и побежал к самому безопасному месту на свете, к нашему родительскому дому.

Читайте также: Читать Луну

Может быть, это тоже брат и сестра.

То, что летело в небе над нами, было в сто раз опаснее любой грозы на свете. В небе летела настоящая смерть, много смерти, посланной на головы украинских ребятишек твердой рукой обезумевших московских убийц. Как они задыхались от бега, эти маленькие киевские школьники, как выскакивали из груди крошечные сердечки, напуганные жуткой возможностью не добежать до убежища, никогда больше не увидеть маму, папу, дедушку, оставшись кровавым пятном на асфальте, которое быстро смоют дожди. Никогда не увидеть будущего, в котором каждый из них, буквально каждая и каждый, должен был сказать свое слово, сочинить свою песню, научиться готовить кофе и пражский торт, наконец, родить собственных детей, научить их добру, любви, красоте и верности. И любви к Родине, конечно.

Несколько человек погибли от российских ракет перед дверью запертого на ключ укрытия. Среди них был и ребенок. Я смотрел на фото оцепеневшего от горя дедушки, сидевшего над изуродованным крошечным тельцем, покрытым брезентом, и понимал, что у меня закончились слова. И стоицизм тоже закончился

Читайте также: Поэт и война

Этот флеш-кадр догнал меня через четыре дня, а точнее, бессонные ночи, потому что российские садисты устроили киевлянам непрерывные ночные обстрелы, чтобы истощить и без того переутомленных людей. Итак, в ночь на первое июня, Международный день защиты детей, несколько человек погибли от российских ракет перед дверью запертого на ключ укрытия. Среди них был и ребенок. Я смотрел на фото оцепеневшего от горя дедушки, сидевшего над изуродованным крошечным тельцем, покрытым брезентом, и понимал, что у меня закончились слова. И стоицизм тоже закончился. В стране который год безумеая война, причем война, направленная на сознательное, хладнокровное уничтожение нашего народа, испуганные сиренами люди выскакивают из теплых постелей, хватая сонных детей, зная, что теперь сиренами нельзя пренебрегать, как это случалось в первые месяцы ракетных обстрелов. Они прибегают к бомбоубежищам – и гибнут, потому что дверь заперта. Или эти укрытия вообще не обустроены для защиты. Это теперь, после трагедии, вся киевская чиновничья верхушка мечется, как ошпаренная, по бомбоубежищам города, проверяя их состояние, и бодро, как в советские времена, отчитывается по всем на свете фейсбукам и телеграмам, что все в порядке, все отремонтировано и открыто. Но где вы были раньше?

Потому что дедушка сидит и сидит. А те дети бегут и бегут. Водитель поворачивает ко мне голову и отрицательно качает головой. Это значит: "Так долго не может продолжаться".

Специально для Еспресо

Об авторе. Константин Москалец, писатель

Редакция не всегда разделяет мнения, высказанные авторами блогов.