Прощаясь с Шевченко. Встречая Шевченко

Я не раз пытаюсь представить себе, как весь это родной пейзаж с родительским небом над головой выглядел тогда, когда происходило перезахоронение. Эти черные лошади, тянувшие скорбный воз. Это размытое весенними дождями Оболонье, может, залитое в то время паводком Сейма. Эти строгие и ясные лица вокруг, даже не лица, а лики, словно сошедшие с икон, потому что еще не обезображенные Голодомором и коллективизацией, еще не изувеченные жуткой, сатанинской тенью коммунистической идеологии. Эти трудолюбивые руки землеробов, кузнецов и рыбаков. Эти умные, печальные глаза гимназистов, учителей и священников. Услышав весть, что Шевченко будут везти, они бросили всю свою неотложную работу - пахоту, стройку, ковальство - и пришли из близлежащих сел и хуторов, чтобы отдать должное дорогому праху батька Тараса, хотя многие из этих людей были значительно старше 47-летнего поэта... Где-то там, среди толпы, стоящей на батуринских холмах, распевая "Вічную пам'ять", видны лица и моих прадедов и прабабусь. Плотными рядами сошлись они на священной земле давно разрушенной врагом гетманской столицы, в которой при жизни бывал и которую рисовал Шевченко. Хотя что тут было рисовать? Ведь не осталось и следа от былого великолепия козацких церквей и полковничьих дворцов. С любовью, со слезами смотрят украинцы моего прошлого на гроб с телом того, кто возродил утраченное величие Украины в слове. Кто напомнил о славе и доблести, кто без малейшего намека на политическую корректность назвал своими именами предателей и тиранов, распинавших Украину:

  Як Батурин славний

Москва вночі запалила,

Чечеля убила,

І малого, і старого

В Сейму потопила.

Я меж трупами валялась

У самих палатах

Мазепиних... Коло мене

І сестра, і мати

Зарізані, обнявшися,

Зо мною лежали;

І насилу-то, насилу

Мене одірвали

Од матері неживої…

                                                                      (“Великий льох”) 

Тот, кто наконец восстановил в народе память о том, чьи мы дети, имеет полное право на символическое имя батька, хоть для моих прадедов, хотя для меня, их потомка. Вот почему почти в каждой сельской хате висел портрет Тараса Шевченко, украшенный вышитым рушныком - я еще застал те времена. Почти в каждом доме наизусть знали его стихи и пели песни на его слова. Когда я пошел в школу, там учили русскому языку по учебнику, который назывался "Родная речь". Мой папа взял тот учебник, полистал и возмущенно воскликнул: "Яка ж вона тобі рідна, ця рєчь?!" А через несколько дней принес домой книгу Тараса Шевченко, которая называлась "Малий Кобзар" и особым, торжественным тоном сказал: "Оце твоя рідна мова. Оце твій підручник. Пам’ятай і люби цього поета, вивчи його вірші напам’ять!"

Я так и сделал. Я сам стал поэтом и очень рад, что выучил украинский язык с отцовских и материнских уст, а также из стихотворений Шевченко. Думаю, этого родства никогда не понять тем придуркам, пытающихся высмеивать Тараса Шевченко и недооценивать его творчество. Для одних чрезмерно нежных и уязвимых он слишком груб, для других, постмодерно циничных и нигилистических, он сверх меры (вроде постмодернисты знают, что такое "мера") лиричный, "соловьиный" и пафосный. Еще кого-то вот уже 160 лет беспокоит его внешний вид на одной из фотографий, другие млеют от эскиза, где художник изобразил себя голым, еще одни никак не перестанут подчеркивать склонность поэта к алкоголю. Читая эти гадкие вихлюпы, которых хватало и в этом году в канун Шевченко смерти, я не раз вспоминаю библейские слова: "Род униженных, потомки безымянных, изгнанные из земли! И сейчас я стал их песней, стал басней их! Они брезгуют мной, бегут от меня, не сдерживаются мне плевать в глаза!" (Иов 30 8-10). Это те, для кого наша нация всегда была и будет "вымышленным", а не реальным сообществом, основанном на единстве крови, земли и Шевченкового слова. Те, кто в течение сотен лет находит сотни причин, чтобы отказать моему народу (а значит, и мне) и нашему языку в праве на существование - так, будто мы, свободные люди, нуждаемся в их разрешении! Они указывают на каком языке нам говорить, какие мысли думать, и какие книги читать, хотя их никто об этом никогда не спрашивает и не собирается слушать их наставления. Я молюсь за упокой души нашего лучшего поэта, проезжая Батурином. Я хорошо знаю, что наша, батуринская Цитадель, не сдается никогда и никому. Даже сожженная дотла, она остается непокоренной навсегда. Я узнал об этом из стихотворений Тараса Шевченко. Узнайте об этом и вы.