Борис Фирцак Искусство делается не благодаря, а вопреки. Все настоящее делается вопреки!

Расскажите о вашей индивидуальной художественной трансформации, например, становлении Фирцака в 80-х и 90-х гг.

В 70-х я учился в РХСШ (Республиканская художественная школа имени Т. Г. Шевченко, ныне - Государственная художественная средняя школа имени Т. Г. Шевченко, - ред), а затем в 80-х продолжил обучение в Украинском полиграфическом институте имени Ивана Федорова (ныне - Украинская академия книгопечатания, - ред). Обучение в школе было периодом переоценки ценностей, заложенных в детстве. Когда попадаешь в профессиональную среду, какой является художественная школа, то сразу видишь, сколько ты всего не умеешь. И вся эта эйфория от собственных достижений, которым ты радовался, будучи 15-летним парнем, неоднократно отмеченны наградами, сразу разлетается и надо перестраиваться, серьезно и профессионально учиться заново. Потом это все повторяется в институте, и только там можно вместе собрать индивидуальные творческие идеи, чтобы уже с новыми силами и профессиональными возможностями их выражать в процессе обучения. Именно тогда ты понимаешь, что надо находить средства для выражения художественных идей и они должны отвечать тому, что ты хочешь выразить в работе, картине, композиции.

 

Я себе представляю эстетические требования или эстетические нормы эпохи позднего Брежнева, соответствующие структуры, соответствующие предложения тогдашней структуры формирования эстетики и, соответственно, альтернативное движение, не скажу художественного диссидентства, но того, что не укладывается в заданный господствующим социумом канон. Как это было в вашей истории?

Было как и повсюду в соцлагере. Мы жили так же, наверное, как и остальные творческие люди, писатели, музыканты, режиссеры в коммунистических странах. Частные разговоры на кухнях, квартирные выставки и концерты. Во всей стране это происходило одинаково, но была разрешенная, избирательная свобода и открытость в Москве, хотя в общегосударственном процессе это была капля в море. Многие пытались зацепиться в столице, там вроде было больше возможностей для построения художественной карьеры. Многие пытались туда бежать. Другим пристанищем для творческих свободомыслящих натур были прибалтийские республики. Те, кому повезло и кто смог там учиться, или даже остался жить, наверное, считали это счастьем, ведь это была своего рода заграница на территории Советского Союза. Львов тоже занимал особое место. В полиграфическом институте, где я учился, или в Институте прикладного искусства, где учились мои коллеги, для того чтобы объяснить основы построения композиции, преподаватели использовали опыт абстрактного искусства, что, конечно, было вне закона в Советском Союзе, и студии, которые делали студенты выглядели беспредметными и абстрактными. В вузах других городов об этом просто не могло быть и речи. Там царила академическая школа. Все формальные вещи считались формалистическими, враждебными, и, видимо, поэтому и получился такой водораздел. Тот же Александр Дяченко, Марина Скугарева, Олег Тистол, Николай Маценко, Игорь Подольчак, Юлиан Писнячевский и я в том числе не смогли остаться в Киеве, уехали во Львов, здесь учились, и, наконец, здесь сформировалось довольно мощное ядро будущей художественной среды. Собирались для общения в общежитиях, мастерских и квартирах. У меня в квартире постоянно происходили собрания, диспуты, мини-выставки, демонстрации работ с обменом мнениями и опытом. Не следует забывать о важном влияние польской культуры, которая была доступнойа благодаря польскому телевидению, польской прессе и радио. Эта близость к границе открывала немного иные горизонты и в значительной степени сказывалась на художественной жизни.

А как происходило формирование собственной художественной правоты на фоне наявного академического искусства или соцреализма?

Академическое искусство и академическая школа не отрицались нами. Мы понимали, что это профессиональные навыки, которые мы должны освоить. Другое дело идеология. Когда начиналась цензура в творческой деятельности, тогда возникала конфликтная ситуация. Были вещи, которые писались для того, чтобы закончить институт, получить диплом. По программе вуза делались различные композиции или писались академические постановки. То есть была своего рода двойная жизнь: эта работа академическая, а эта - творческая. И именно в такой раздвоенности мы представляли наше будущее, в котором будем жить: зарабатывать таким искусством, чтобы получить заработную плату. Тогда еще даже не шла речь о развале Союза, хотя в Польше уже начинались протесты, и было видно, что система трещит по швам. Но никто не думал, что все упадет настолько быстро. Когда в конце 80-х на Всесоюзной молодежной выставке в Манеже в Москве была представлена работа украинских художников Георгия Сенченко и Арсена Савадова "Печаль Клеопатры", это был скандал и шок. Потом начались выставки по Украине, в частности, в Киеве. Я участвовал в одной из первых выставок. Уже тогда было ясно, что сейчас надо выставлять вещи, которые мы прятали в шкафах. Учитывая, что во власти еще оставалась коммунистическая партия, это постоянно вызывало какое-то тревожное подозрение. В конце концов, все знают, что произошло в 1991 году. Впоследствии начали формироваться группы по различным признакам: идеологическим, стилистическим, эстетическим и тому подобное. Появилась такая вещь как коммерческая живопись, которая изначально была не очень понятна, ведь зарабатывать можно было и государственными заказами в Советском Союзе, а тут уже надо было самому думать, где заработать, и выбирать между творчеством и деньгами. Очевидно, что это происходит до сих пор. Я помню, было очень много разговоров по поводу концептуального искусства, которое только зарождалось: первые выставки в Москве в конце 80-х - начале 90-х. Со временем стало понятно, что и у нас в Украине существует большая мощная сила художников, которые абсолютно самодостаточныи и аутентичны во всех отношениях. В конце концов, Новая украинская волна была одним из самых ярких явлений тогдашнего восточноевропейского художественного процесса. Что касается Венгрии, Польши, Чехии или других стран соцлагеря, у них этот процесс прошел безболезненно, потому что там не было столь жесткой идеологической цензуры. На самом деле, во всех странах художники живут непросто, но возможность высказать, сделать то, что ты чувствуешь, то есть свобода - это самое главное в искусстве.

Как выглядели реалии цензуры? Старые добрые коммунистические цензоры, а затем красные цензоры, которые начали переносить свои критерии в начале 90-х в независимой Украине, требуя творческой реализации прежде всего в нацреализме, в тех же полонынах?!

Стилистика, манера и техника, в которой я работаю, внешне выглядит довольно обычно и не вызывает особых противоречий, если смотреть с позиции реализма, в том числе социалистического. Это если пройтись поверхностно. Некоторые виды и жанры искусств имели большее пространство свободы, скажем, сценография или книжная иллюстрация. Там удавалось творить то, что нельзя было сделать в монументальном искусстве, которое цензурировалось жестче всего. Это же было пропагандистское искусство, и в то время и в тех условиях оно могло существовать только так. Ярким примером существования в художественных реалиях того времени может быть известный художник Евгений Лысык, которого сейчас начинают по-новому открывать для себя. При том, что он работал в публичном искусстве, ведь театр - это тоже массовое искусство, он имел чрезвычайную свободу. Была бы эта свобода возможна на стенах или фасадах зданий, музейных полотнах и композициях? Я себе этого как-то не представляю. А в театре или в книжной иллюстрации это допускалось. Литературность основы замыливала глаза цензорам.

Исподволь вспоминаю основного искусствоведа периода оттепели Хрущева - самого Никиту Сергеевича. Берем его глубокий анализ искусства и ответную реакцию. Возможно, коммунисты чувствовали, что искусство имеет свойство менять что-то фундаментальное в социуме, поэтому это была не просто ненависть цензора к самиздату, это ненависть к новым визуальным идеям, которые меняют восприятие сущностей. С одной стороны - альтернативная среда, с другой - было классическое, бюрократизированное, и тут ваша группа, которая понимает, что есть новый мир, есть новая Украина, еще советско-социалистическая, но уже пошел новый ход истории.

Мы имели опыт предыдущего поколения художников. Это поколение наших родителей, которые прошли через эту всю хрущовщину. Был страх и какой-то уже наработанный стиль поведения: уметь сказать так, чтобы к тебе не приставали и идти по лезвию по ножа. А о чем говорили? Это была так называемая перестройк, время, когда демонстративно предлагалось какое-то, возможно, малохудожественное, но показное свободомыслие. Иногда те художники, которые были увешаны медалями, советскими наградами, пытались каким-то образом в этом всем выразить себя, и это получалось смешно и неуклюже. Мы не успели испугаться, пережить то, что пережил поколения до нас. Скажем, Алла Горская, Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко, Василь Стус, не буду сейчас перечислять все фамилии. Мы моложе них, а потому сразу попали в период якобы свободы, которого мы и не ждали и не были к нему готовы. На первой выставке, в которой я участвовал в Киеве, я выставил свой автопортрет, вернее его приняли, наверное, потому что он был очень вызывающим благодаря своему яркому красному цвету. Тогда мой товарищ, служивший в советском армии и изолированный от общественной жизни писал: "Слушай, неужели то, что мы прятали за шкафами, ты взял и показал?! Ты не боишься, что после этого будут какие-то репрессии?" Страхи были разные. Но вместе с тем была и отчаянная реакция: если есть хоть какая-то возможность, мы должны ее использовать, иначе неизвестно, что будет дальше. Все помнили оттепель 60-х годов, как потом это все накрылось, и поэтому старались максимально показать себя. А потом: Союз развалился.

Когда вы поняли, что Союзу кранты, гаплык, конец, смерть? То есть этот момент необратимого перехода, когда понятно, что это существо уже было смертельно ранено.

Начну с другой истории. Как-то ко мне приехали друзья из Москвы и Киева специально для того, чтобы посмотреть польское телевидение: концерты, передачи, фильмы - вдохнуть немного другой эстетики, западного воздуха. Мы включили польский канал, специально для этого настроив антенну, а там пустой экран. Затем появилась табличка, телевизионная техническая заставка, затем - господин в военной форме, наверно Войцех Ярузельский, который долго рассказывал, что "polscy żołnierze mają czyste ręce" (у  польских военных чистые руки, - ред). И это повторялось. Ввели военное положение. Тогда всем стало страшно, потому что Польша была под боком и там уже готовили войска. Мой товарищ служил в армии - они все сидели и думали, что их могут бросить в Польшу. Мои московские друзья сразу же первым самолетом полетели назад, подальше от греха. Киевляне еще день побыли, а потом - телевизор же все равно не работает - разъехались. Позже началось то, что началось. В полиграфическом институте пары начинались в 8 утра и продолжались до 8 вечера. Я жил на Стрыйской, конечная возле автовокзала, и я, конечно, не всегда успевал на пары. Но меня постоянно прикрывали перед ежедневными проверками присутствия студентов, мол, он уже едет, сейчас будет. И преподаватель давала мне понять, что "мы понимаем, что это просто разгильдяйство, а не ваша позиция в советском педагогическом учреждении в свете того, что происходит в нашей дружественной Польше". Мы рисуем натурщицу, или натурщика, или натюрморт, и это все сочетается с танками в Польше, с военным положением. После того как Папой Римским стал поляк, было ясно, что в любом случае эта часть из системы уже вылетает. Хотя были странные моменты. Иногда в Советском Союзе свободомыслие было ярче, чем, например, в Чехословакии, где у меня семья. Там еще не было приказа, что можно все открыто говорить в средствах массовой информации. И они удивлялись: "У вас столько свободы, у нас еще такого нет". Странные фокусы были с тем всем. Потом, конечно, путч. Готовилась вторая международная биеннале "Импреза" в Киеве. Я подал работы, и тут путч. Выставка должна была быть осенью. Я позвонил Игорю Панчишину, говорю: "Что будем с этим делать, если это вернется назад?" - "Ну что, будем портреты доярок выставлять". Вроде смешно, но и не очень. Но эта коммунистическая оперетка быстро закончилась, как вы знаете.

 

Очертите ваше восприятие вашего двоюродного деда, легендарного Фирцака, Ивана Силы. Его история - это же больше чем просто история успеха, или интегрированности в большой открытый предвоенный мир от Нью-Йорка до Лондона, или личностной трагедии. Это целый эпос.

Это в основном детские воспоминания. Кротон со своей дочерью-акробаткой Зиро (а раньше с женой, которая была чешской акробаткой) выступали на площадях, в школе. После войны они часто таким образом зарабатывали себе на хлеб. Советская власть конфисковала весь его капитал, все его драгоценности - все отобрали, а чтобы тише сидели, его сына Ивана посадили в ГУЛАГ. Но надо было как-то зарабатывать. Поэтому в те голодные послевоенные годы Кротон с Зиро ездили по городкам, по селам на Закарпатье, и показывали невероятные номера. Висела афишка, которая анонсировала их выступление. Дед был музыкантом, играл на аккордеоне. Например, мне рассказывали такое: Зира делала мостик, ей ставили на живот наковальню и Кротон молотками выбивал какую-то монету или еще что. Это не было в контексте моей истории. То есть для меня это не было сенсацией - это было то, с чем ты родился и живешь.

Почему советская власть его так ненавидела?

Советская власть ненавидела все, что было несоветское. Это была семья с определенной, четкой проукраинской позицией. Коммунисты делали разные ужасные вещи, но, видимо, побоялись окончательно уничтожить мировую звезду. Он преподавал тогда в школе физическое воспитание, борьбу, другие дисциплины.

Но это и означает уничтожение. Был человеческий и спортивный формат, мировое признание, а здесь - медленное удушение.

Было не только уничтожение, было просто убийство. Это известная история. Ему в одном бою за рубежом проломили череп в области виска. Тогдашняя передовая американская медицина рискнула сделать операцию, была вставлена платиновая пластина, и он с ней долгое время жил. Но время от времени нужно делать определенные лечебные процедуры, или замену этой пластины. Этого не могли сделать в райцентровской закарпатской больнице, а за границу его, конечно, не пустили. И он от этого умер, от инфекционного загноения.

Почему Кротон и его семья сразу после войны не уехали?

Многие так сделали: не уехал. Одни уехали еще до войны, а другие - после войны не могли. Вероятно, не было опыта галичан, которые в тридцать девятом увидели, что такое советская власть и советская оккупация. Поэтому не бежали, наверное, просто потому, что не знали, что это такое. А уехать, когда власть была в руках коммунистов, было практически невозможно. Кроме того, у Кротона была собственная позиция: он звезда, честно заработал большой капитал и приехал жить в свое удовольствие к себе на родину. Конечно, он мог остаться в Штатах, или хотя бы в той же Чехии. И это была бы уже безумная разница по сравнению с советским Закарпатьем. В то же время я знаю далеко не все истории - это уже своеобразная мифология. Мой вклад в эту семейную историю - это то, что во время съемок фильма "Иван Сила" Виктор Андриенко, зная, что я работал в кино, нашел меня и пригласил на съемки. Изначально планировалось, что я буду консультантом, а в результате стал художником-постановщиком закарпатских сцен. Нам повезло, что мы смогли снимать фильм в реальном доме Ивана Силы, который он приобрел в 30-е годы, перед войной. Собственно, работа над биографическим фильмом об Иване Силе и мой небольшой вклад в историю всемирно силача.

Он не просто силач. Его история - это отдельная украинская одиссея.

Это отдельная одиссея. Он еще был светский персонаж. В 30-х годах по версии популярного парижского журнала, сейчас точно не вспомню название и год, это был самый красивый мужчина года. Представляете, рейтинги существовали и тогда.

Если говорить о другой большой Одиссее. Расскажите о возвращении Украины в мировое искусство, в частности об имеющихся художественных воронках и соотношение индивидуального и трендового.

Я самонастороенный, как любой художник. Есть художники, которым действительно важно держать нос по ветру, чтобы чувствовать изменения. Лично я меняю то, что я сам делаю, не смотрю по чужим. Это не то, что я себя хвалю, какой я, мол, не такой, как все. Воронка - это интересно, это тенденция, которую ты видишь, куда она движется, это все захватывает, но всегда самое интересное, когда ты можешь сказать свое, это и есть индивидуальность автора. Конечно, есть творчество коллективное, но, все равно, даже в таких видах искусства индивидуальность - самое главное. Если это кино, то режиссер, если это танец, то хореограф, не было бы дирижера в оркестре, не было бы ничего, хотя все умеют играть без дирижера. Искусство делается не благодаря, а вопреки. Все настоящее делается вопреки, не может быть искусство не индивидуальным. А индивидуальность - это всегда вопреки. Если ты станешь таким, как все, чтобы быть популярным, ты уже не будешь собой, тебя уже нет. И это такой логический художественный эквилибризм, чтобы быть и впереди всех, и в то же время оставаться на том же корабле. Странная какая-то ситуация. Но искусство потому и искусство, его нельзя объяснить какими-то логическими вещами.

Но есть ощущение того, что халтура заваливает, что коммерческий арт не просто задает тональность, но определяет.

С халтурой тоже по-разному. Если тебе надо есть, а есть непременно надо, то ты будешь делать халтуру, чтобы наесться, а потом, рано или поздно, надо снова делать выбор в пользу искусства, или оставаться в компромиссе. Кто-то так и делает постоянно. И я такой период имел. И неизвестно, не повторится ли он. Мы же все живем в экономических декорациях одинаково, независимо от профессии. Для меня идеальный вариант, чтобы у меня был мой зритель, который любит и понимает мою работу, и чтобы он мне за это платил деньги. Все, мне больше ничего не нужно.

Просто вы не первый из художников, кто достаточно критически относится к нашим институциональным реалиям. Например Олег Тистол, он значительно резче реагирует на подобное.

Если бы мы здесь двое с ним сидели, то неизвестно еще, кто бы был резче. В общем халтура, как бы грубо это слово не звучало, тоже может быть по-разному сделана: добротно, профессионально, а может быть просто шарлатанство. Мне не интересна социальная лестница, по которой все лезут. Я очень рад, что у меня в друзьях есть люди, которые независимы от этих вещей, и которые чего-то достигли, главное, не вопреки искусству и творчеству. Пожалуй, это мой основной недостаток, что в этом контексте я человек условно асоциальный. Это не значит, что я хулиганю в искусстве или в жизни, но меня совершенно не интересует социальный настрой, которого иногда требуют от художника, мол, ты должен занимать какую-то нишу. Зачем мне ниша? Я сам себе ниша. И я прекрасно знаю, что большинство людей не знает искусства и не разбирается в нем. Почему-то у нас все "разбираются в изобразительном искусстве". Но никто не полезет к дирижерскому пульту и не будет дирижировать. А вот здесь-то можно "умничать". Я могу делать только то, что я делаю: шлифовать, доводить свои работы до того состояния, когда уже лично знаю, что дальше я не могу усовершенствовать эту работу. Одна моя заказчица то спросила: "Когда вы закончите портрет?" Отвечаю, что я уже почти заканчиваю. Она: "Да, уже третий год..."

Еще работаю в театре (и не только). Но если посчитать, сколько времени занимает работа в театре, то один спектакль - это почти как написать целую стену с картинами для выставки. Но это примерно приравнивается к стоимости одной работы, если у тебя ее приобретут. Я к тому, насколько неадекватны затраты усилий и нервов в разных видах искусств. Одно дело - сидеть в мастерской лицом к лицу с работой, или с натурщицей, или натюрмортом, а в коллективном творчестве напряженнее, к тому же, заработки абсолютно неадекватны. Но это тоже творчество и его тоже нужно довести до конца. Радость от творческого процесса нивелирует несоответствия в заработной плате.

Почему лично вы не работаете с социальной злободневностью?

Я социальные проблемы и тематику не выплескиваю на художественные работы. Для чего? Это преходящее. Вспомните какие-то скандальные новости хотя бы полугодовой давности. Они уже забываются. Кому это надо? Мне - нет. Хотя есть люди, которые действительно умеют делать и делают это классно, и остается даже определенный художественный результат. Но мне это совсем не интересно. Я бы хотел, чтобы моя общественная жизнь была вне моего искусством.

Меня беспокоит триумф плебейства в Украине. Беспокоит не в силу моих эстетических претензий, а скорее потому, что плебейство истребляет культурный ландшафт, потому что это пространство - люди. Это ведь не о местах на выставках или в театрах. Если "95 квартал" захватывает массы больше, чем искусство, это меня беспокоит. Не потому, что я хочу его критиковать, но я с тревогой воспринимаю развертывание плебейского фронта как такового. Подобное вообще в мире, но в Украине это очень сильно выразилось, а альтернативы слишком слабы.

Конечно истребляет. Это и в мире, но важна пропорция. У нас много этого всего, непропорциональное количество продукции массовой. Все должно быть, телешоу, сериалы, скажем, они везде есть, это самые популярные вещи, они зарабатывают деньги, но при этом есть еще сложное, серьезное, элитарное искусство. У нас же сбитые пропорции. Так же в литературе и в изобразительном искусстве. Возможно, в изобразительном искусстве ситуация самая плохая, его просто не видят никак - ни попсу, ни серьезное, ни еще какое-то. Например, знание рядового львовянина об искусстве - это то, что он когда-то проходил по так называемому "вернисажу" и видел картины. При том, что он родился в городе, где есть музеи, картинные галереи. Возможно, в школе его еще заставляли сходить в музей. Но основная территория искусств - это "вернисаж". А что такое "вернисаж"? Это рынок, где продают китч.

В чем перспективы развития ?

Единственное, что я вижу в Украине по своему опыту: немного оживилась музейная деятельность. Музеи делают все, чтобы быть популярными: ребрендинг, форму деятельности меняют, чтобы привлечь к себе внимание публики, школьников, студентов. Делается определенная воспитательная работа. Это, пожалуй, хорошо, потому что просто у обывателя, гражданина нет в голове такой информационной полочки, где должно быть что-то об изобразительном искусстве, зато есть большие полки, напичканые огромными объемами разнообразной информации по телевидению и Интернету. Поэтому для меня было приятным сюрпризом, что на выставку "Портретация" пришло много совершенно разных людей, не только художников, и не только львовян.

Если ты приехал во Львов, то рассмотри внимательно, не только Площадь Рынок с "Пьяной вишней". Я тоже люблю "Пьяную вишню", но есть куча не менее интересных вещей, в музеях, выставочных залах. Сейчас во Львовской галерее искусств (Львовской национальной галереи искусств имени Б. Г. Возницкого, - ред.) в течение последних лет продолжается революционная деятельность. Тарас Возняк организовал выставки известных украинских художников, имена которых известны и в Украине, и за рубежом, а здесь их в таком объеме никогда не видели: Влада Ралко, Владимир Будников, Александр Ройтбурд, Олег Тистол, Роман Жук, Юрий Сивирин. Подобную работу проводит Музей современного украинского искусства Корсаков в якобы провинциальном Луцке, а, скажем, где-то в Житомире или Кропивницком подобного не происходит. Хотя там тоже есть люди, которым это могло быть интересно.

Конъюнктура давит на вас как художника индивидуально?

Видимо, надо быть гением компромисса, чтобы быть и в башне из слоновой кости и еще иметь какой-то коммерческий успех, или просто быть топовым, но это видимо сложность культуры как таковой. Культура - вещь ценная и зависит от устройства государства и социума. Там, где больше культуры, и где больше внимания к культуре, там и люди лучше живут материально. У нас конъюнктура не слишком давит на художника, как в том же западном мире, там уже все эти процессы давно задействованы: арт-бизнес, кураторская деятельность, галерейная. Это все имеет какую-то определенную инфраструктуру, которая у нас только начинает формироваться. Надо исходить из того, что мы видим перед собой в ближайшем окружении, например во Львове. Сколько у нас частных галерей? Немного было, и те уже начинают закрываться. Да, открывается что-то новое. Но какого-то мощного процесса нет и все держится на каких-то рискованных инициативах полусумасшедших людей, которые отчаянно хотят что-то сделать для искусства. Эти галереи не являются прибыльными, государство не помогает, или помогает мало. В Киеве намного больше галерей. Там в один день может быть по несколько открытий выставок, не успеваешь обойти. Так, этого больше, но так же это не стабильное развитие, ведь многие галереи имеют короткую жизнь.