Битва за входной билет. Смысл бунта

Учитывая то, что за время строительства огонь уничтожил и его конкурента, Друри-Лейн, а другие лондонские театры даже не мечтали об уровне "флагманов", это было незаурядное событие не только культурной, но и общественной жизни.

Джон Кемпбелл, руководитель Ковент-Гардена, лично руководил реконструкцией и завершил ее в невероятно сжатые для тех времен сроки. Поэтому, когда он появился на сцене, зрители встретили его аплодисментами. Поблагодарив, Кембл начал говорить ... и вдруг настроение публики изменилось. Сначала она шипела, потом начала гудеть и в конце концов перешла в настоящий рев - несмотря на то, что спектакль уже начался. Среди выкриков собравшихся, которые просто перекрикивали актеров, игравших шекспировских героев, преобладал один - "старые цены!".

Театр в те времена был чуть ли не главным развлечением лондонской публики любого положения в обществе или состоятельности. Конечно, в Ковент-Гардене были разные места: ближе к сцене - для богатых, на галерке - для публики менее привередливой. Впрочем, реконструкция театра требовала немалых средств. Их собрали по подписке, но Кемблу нужно было вернуть одолженное. Именно поэтому он решил немного перестроить зрительный зал.

В партере установили так называемые "киоски" - с комфортными местами, которые к тому же можно было закрыть от посторонних глаз занавесом. Поговаривали, что в таких "киосках" состоятельные зрители, среди которых видели даже священников, иногда уединялись с проститутками, что охотились на клиентов прямо на театральной лестнице. Зато галерку пришлось уплотнить - так, что те, кто наблюдал за спектаклем оттуда, видел разве что ноги актеров на сцене. Цену на эти самые дешевые билеты Кембл не поднимал, от других требовал платить больше.

Поэтому требовали вернуть старые цены, скорее, не посетители галерки. Но они горячо поддержали эти требования, потому что в старом театре все же чувствовали себя комфортнее. Оскорбленный в лучших чувствах Кембл вызвал полицию. Но та вывела из зала лишь нескольких, самых активных протестующих. Другие начали петь "Боже, храни короля" и "Веди, Британия", и их трогать не стали. В конце концов полицейские так и не могли заставить покинуть театр людей, которые заплатили за билеты.

На следующий день ситуация обострилась еще больше. Зрители пришли в театр с колокольчиками, а некоторые - со сковородками. Стоило начать спектакль, как они устроили настоящую какофонию, под аккомпанемент которой танцевали на скамейках. Громко выкрикивая все то же требование - вернуть старые цены на билеты.

Разъяренный Кембл объявил, что прекращает работу театра на шесть дней. Объяснив, что делает это для того, чтобы еще раз установить, было ли оправданным подорожание билетов. Созванный по его требованию специальный комитет провел расследование - и встал на сторону театра. Но восстановить привычную работу ему не удалось. На каждый спектакль публика приходила с плакатами, свистками и музыкальными инструментами. Просто в зале устраивали гонки на скамейках и бойцовские поединки - лишь бы помешать актерам играть.

Кембл не сдавался более двух месяцев. Поняв, что полиция помогает мало, он начал нанимать боксеров, которые пытались выгнать из зала дебоширов силой. Среди них был и один из чемпионов того времени, Даниэль Мендоса. Но тот своим согласием работать на Кемпбла настолько испортил себе репутацию, что вынужден был завершить карьеру. Когда же сотрудники театра задержали одного из зрителей - адвоката по специальности Генри Клиффорда, тот через суд доказал их вину в незаконном аресте.

И тогда руководитель Ковент-Гардена капитулировал. 14 декабря он сообщил Клиффорду, что принимает требования протестующих. А на следующий день снизил цены на билеты, извинился за их повышение и использование силы, отозвав из судов все иски против участников дебошей. Зрительный бунт завершился полной победой.

Впрочем, не стоит считать, что бунтовали в то время в Британии только заядлые театралы. Время от времени в разных уголках страны вспыхивали беспорядки недовольных ростом цен - и уже не на театральные билеты, а на продовольствие. И по ковент-гарденовскому сценарию мятежники часто таки заставляли коммерсантов продавать хлеб или картофель дешевле.

В 1811 году владельцы чулочных фабрик, расположенных в Ноттингемшире, начали получать письма с угрозами - от имени Неда Лудда (иногда называл себя "королем"), который местом своего проживания называл... Шервудский лес. Конечно, настоящий автор этих писем вряд ли ожидал, что почтальоны будут искать его с ответом в лесной чаще. Это был намек - ведь по легенде именно в Шервудском лесу скрывался легендарный Робин Гуд, защитник униженных и обездоленных.

Многие из украинцев, наверное, помнят письмо "вольных стрелков" к Реджинальду Фрон де Бефу из скоттовского романа "Айвенго". Роман был написан именно в это время (а издан в 1819 году), и стиль этого "средневекового документа" удивительным образом напоминает именно стилистику луддовских писем. Вот только говорилось в них не об увольнении благородного Седрика и леди Ровены, а о требовании к ноттингемским предпринимателям добровольно (чуть ли не написал "в порядке трудовой дисциплины") разрушить станки, установленные ими на своих фабриках. В противном случае их призывали - почти как у Скотта - ждать "раздражения и разрушения".

Предприниматели, конечно, не знали, кто писал им письма. Но хорошо понимали, что действует он от имени местных чулочников. Ремесленников, чье семейное дело безжалостно разрушала конкуренция со стороны фабрик. По качеству фабричные чулки на самом деле уступали ремесленной продукции и часто розлазились по швам. Однако производили их в количестве, что позволяла снизить цену в разы. Прочные, но, по сути, штучные изделия традиционных мастеров просто не находили сбыта. К тому же брать на работу фабриканты могли и неквалифицированных рабочих и платить им гораздо меньше.

Это в конце концов и привело к появлению движения, получившего название луддитского. Его участники собирались в небольшие отряды и устраивали ночные нападения на фабрики. Ворвавшись в помещение, они обычно уничтожали продукцию и крушили станки - всего за несколько недель, по отчетам предпринимателей, луддиты уничтожили их больше тысячи - и так же быстро исчезали в темноте.

Впрочем, нападавшие были британцами, поэтому на всякий случай позаботились о... юридическом обосновании своих действий. Оказалось, что Карл II в свое время подписал привилегии, который предоставил гильдии ткачей право контролировать качество изготовленного товара и уничтожать продукцию, не соответствующую стандартам. Правда, судьи этот аргумент во внимание брать не стали и требовали применить против мятежников войска.

 

Во времена обострения "эпидемии нападений" количество воинов, которые гоняли луддитов в Ноттингемшире, достигала двух тысяч - для тогдашней Британии это была огромная цифра, учитывая, что в то же время на континенте армии Веллингтона сражались еще и с Наполеоном. Тем, кого ловили, грозило 14 лет заключения в Австралии - именно столько получили семь ноттингемских луддитов в марте того же 1811 года.

При всей непохожести "партизанской войны", которую устроили луддиты, с театральными дебошами в Лондоне у них было много общих черт. Уничтожение станков на самом деле было той самой "войной за доступный входной билет", но уже не к Ковент-Гардену, а к обществу, которое отказывалось считаться с интересами и правами разоренных ремесленников. Еще и нагло прикрывало свое безразличие и пренебрежение "именем прогресса".

Это, между прочим, хорошо понимал Джордж Байрон, который неожиданно выступил в парламенте в защиту луддитов. Конечно, в этом его демарше был значительный элемент эпатажа (впрочем, нападавшие уничтожали не его имущество), но он все-таки привлек внимание к вопросу об "ответственности перед толпой": "Эта толпа трудится на наших полях, работает в наших домах, воюет в наших армии и флоте. Они дали нам возможность бросить вызов всему миру, однако доведенные до отчаяния тяжелым положением и пренебрежительным отношением к их потребностям, они же могут бросить вызов вам самим".

Фабриканты, конечно, придерживались другой точки зрения, требовали жестких наказаний для уничтожителей чужой собственности и в конце концов добились введения за это смертной казни. Но не стоит забывать, что предприниматели были заинтересованы представить недовольных ремесленников исключительно как "новейших варваров", которые уничтожают станки только из любви к беспорядку и грабежу. Хотя у тех, на самом деле, была и конструктивная программа.

Вот только в том же 1811 году парламент демонстративно отклонил очередную петицию ткачей, требовавших ввести минимальную заработную плату (ее наконец таки установили, но гораздо позже, после длительной борьбы). Поэтому авторам только и оставалось обращаться к тем, кто поставил под петицией свои подписи - "если бы у вас было 70 тысяч голосов, как у избирателей, к вашему обращение не отнеслись бы с таким невниманием и равнодушием".

И угроза виселицы не останавливала луддитов. География их выступлений даже расширилась - на соседние с Ноттингемшир Йоркшир и Ланкашир. Предпринимателям приходилось превращать фабрики в настоящие крепости. Известно, что на одной из них даже пробили в стенах бойницу для пушки - правда, это не помешало луддитам убить ее владельца. На другого фабриканта было совершено покушение после того, как он убил пятерых нападавших прямо на своем предприятии. Были, однако, случаи, когда солдаты отказывались стрелять в луддитов, делились с ними пищей или вообще делали вид, что не замечают групп нападающих.

И только после многих настоящих сражений, с погибшими и ранеными, ноттингемские чулочники пошли другим путем, создав один из первых в Британии профсоюзов. Хотя по тогдашним законам создание такого объединения приравнивалось к заговору и каралось все той же каторгой в Австралии. Интересно, что в ответ объединились и местные предприниматели, несмотря на то что их союз был таким же незаконным.

Луддиты сошли со сцены лишь тогда, когда их бунт потерял смысл. Однако бунтовать британцы отнюдь не прекратили. И требование получить-таки "входной билет" осталось. Разве что опыт убедил их: чиновники не услышат соотечественников до тех пор, пока не станут зависимыми от их волеизъявления. Поэтому главным требованием мятежников стало введение всеобщего избирательного права - об этом, как мы видели, думали уже авторы петиции 1811 года.

Власть, которая привыкла к тому, что парламент выбирают только благородные и богатые, опешила от такой наглости. Для нее это был не просто бунт, а посягательство на основы государственного строя. И противодействовала она этому, как только могла. Упорное нежелание идти на уступки в конечном итоге привело к "манчестерской бойне" 1819 года, когда мирный митинг был разогнан военной силой. Либеральная оппозиция называла эти события не иначе, как "Питерлоо", намекая, что правительство тори способно воевать только с соотечественниками. И понимает только силу.

С тех пор на стороне мятежников оказалось большинство. Властям не помогла даже смена премьера. Хотя эту должность занял "сам" Веллингтон. Героя "настоящего Ватерлоо" трудно было обвинить в трусости. Но главой кабинета он был крайне непопулярным. Не помог даже принятый по его инициативе "пивной закон", который позволил всем желающим открывать пабы без лицензии.

Веллингтон ушел. Новое правительство сформировали виги. И первое, что они сделали, - провели избирательную реформу. Хотя и в довольно ограниченном варианте. Малоимущие, по крайней мере, избирательных прав, а вместе с ними и желаемого "входного билета" тогда не получили. Но, по крайней мере, увидели, каким образом можно добиваться изменений. И использовали этот опыт еще не раз. Возможно, именно в этом и заключался результат, а в конечном итоге и истинный смысл "британского бунта".