Режиссер Евгений Худзик: Мы стремимся напряжение между богословием, наукой и искусством превратить в гармонию

Приветствую вас. Сегодня будем говорить о театре. Театр необычный – ученический, школьный. Хотя он совсем не школьный, правда? Или школьный? Наши сегодняшние гости – Ольга Рыбарук и Евгений Худзык.
Оля, ну вас я давно знаю, поскольку бываю в Криворивне, где вы родились, где ваш отец служит священником, где вы живете в доме, увешанном кучей мемориальных досок – Ивана Франко, Леси Украинки и многих других знаменитых людей. Это поэтому вы решили заняться актерским мастерством?

О.Г. Нет, я думаю, что мемориальные доски здесь совсем ни при чем. Ни одна из них на мою голову не упала.

А что же упало на вашу голову? Я так понял, что пан Евгений?

О.Г. Нет. Я еще в детстве поняла, что театр мне близок. Еще в школе я много работала для этого. Потом был довольно жесток отход, но потом я оказалась во Львове, где театральная, художественная среда очень на меня повлияла. И я поняла, что во время обучения в Украинском католическом университете (УКУ), где нам, волонтерам предлагали вести какую-то свою миссию, появился шанс. И я сказала, что буду заниматься театром. Я не знала, что буду делать, просто знала, что буду заниматься театром. А потом уже сказали, что есть Евгений, который когда-то уже начинал театр, и очень хорошая возможность продолжить снова.

Но все же. Те места, откуда вы, там тоже был гуцульский театр, который Гнат Хоткевич создавал, с которым Курбас ставил спектакли. Даже во многих справочниках написано, что такие выдающиеся русские как Ольга Книппер-Чехова и Немирович-Данченко тоже туда приезжали. Не знаю, что они там делали, но в справочниках об этом говорится. Как-то это повлияло на ваше увлечение, может на уровне подсознания?

О.Г. На самом деле я очень скептически относилась к театру гуцулов, и не могла понять, что Гнат Хоткевич мог с ними делать, поскольку я гуцулка и немного знаю наших людей. Да, гуцулы – актеры, даже между собой, не на сцене, они еще те актеры. Но то, что Хоткевич делал у нас, совсем на меня не оказало влияния, совсем. Я к этому относилась очень скептически.

Что сейчас делает театр в УКУ? Как по мне, в этом даже есть определенный конфликт, если брать католицизм. Ну еще вертеп является в некотором роде театром с религиозными мотивами, но в остальном лицедейство и религия – абсолютно противоположные вещи. Я помню, моя мама рассказывала, что когда она еще училась в школе, она ходила в театральную студию в доме пионеров на Лычаковской, которой руководил совсем молодой Роман Виктюк, и бабушка ей говорила: ты не должна туда ходить, потому что порядочный галицкая девушка должна сидеть дома и вышивать, а не туда ходить. Так вот театр и Католический университет – что их объединяет?

Е.Х. Как вы заметили, наш театр называется Школьный театр УКУ «На Симоновых столбах». И само слово «школьный» содержит для меня два аспекта. Первый – что это все таки школа. То есть мы пробуем и отрабатываем какие-то методики. Второй – Школьный театр как определенный жанр. Это театр, который возник в Украине одним из первых. Это был целый жанр со времен Сковороды. Это иезуитские школы. В этой богословской университетской среде считали необходимым иметь театры, для которых писали преподаватели, переводили западные пьесы, играли вертепы, диалоги. Это была целая лаборатория, которая позже была утрачена.

И это, может, именно традиция украинской церкви, потому что в русской церкви, и даже, я думаю, в римо-католицизме другая все же традиция.

Е.Х. Это западная традиция, которая пришла от иезуитов. Потом уже это было в братских школах. Вот вы спрашивали о конфликте. Как мне кажется, существует напряжение, которое мы стремимся переводить в гармонию – между богословием, наукой и искусством. И когда эти три сферы сочетаются в театре – происходит чудо. И мое намерение – разрабатывать ту территорию, где могут сочетаться эти сферы. И это возможно именно на базе УКУ, где есть и научная среда, и богословская, и, я надеюсь, создается художественная.

Оля, вот вы немножко моложе Евгения и, я так понял, такая себе гуцулка-нигилистка. Вы согласны с Евгением, что богословие и театр объединяются в том, что вы делаете? Или вы просто делаете хороший театр там, где учитесь?

О.Г. Конечно оно сочетается через те тексты, которые мы берем. Даже сейчас у нас текст Григория Сковороды – и философский, и богословский, и с моралью. И я думаю, что в УКУ как раз и должен быть такой театр, который будет говорить о человеческих ценностях жизни, о том, как жить угодно Богу и не чувствовать при этом бремени за собой.

Сковорода – это понятно. А у вас еще есть спектакль по произведениям Богдана Игоря Антонича. Это случайность, или совпадение, как и почему вы остановились именно на Антониче? Почему именно он?

Е.Х. Ну, я благословляю такие случайности. Есть определенная история. Когда-то я смотрел спектакль в театре Леся Курбаса «Молитва до зір» по поэзии Антонича. Я был поражен разговором художника о Боге – насколько это было глубоко и изысканно. Это меня поразило, и я хотел уже на базе нашего театра дать жизнь этим уникальным стихотворениям, которые так мало знают. Кроме того, это великий учитель, а мне нравится брать авторов, которые умеют учить.

Чему он вас научил? Какой самый большой урок Антоныча?

Е.Х. Его разговор с Богом был чист и нефальшив.

Оля, вы тоже читали Антонича. Это человек, который трагически погиб в молодые годы, но это не современный поэт. Для вас Антоныч несет дух своей эпохи, или он для вас современен?

О.Г. Полюбила я Антонича, наверное, после нашего первого спектакля. Сначала даже трудно было с теми стихами, которые мы брали. Евгений – прекрасный режиссер, но эти стихи слишком сложны. А мы хотим играть о любви, о счастье. А для меня Антоныч... ребенок священника, что для меня очень близко, и я сначала его так и воспринимала. Но выбор Антоныча для спектакля был именно Евгения.

Но в Криворивне вы сказали, что хотите читать именно Антоныча. Следовательно вам хотелось показать этот спектакль?

А.Г. Конечно. Но это было уже когда тот материал, который ты взял, он вошел в тебя. Была наша воля на то, какие брать стихи. Евгений сказал: выберите стихи и будем работать.

То он вам стал ближе, или вы и сейчас хотите о любви, о современной жизни.

А.Г. Я в тех стихах нашла истину, жизненную правду. Там стихи и про надежду, и про любовь.

Так прочитайте какой-то кусочек из самого любимого.

О.Г. Мужчини в сірих пальтах тонуть в синяві провулка,
і тінь замазує панни, мов образи затерті.
У склянці золотавий чай. Так хочеться опертись
об край вікна й міцний, терпкий і синій пити холод,
дивитись, як сумна зоря останнім поцілунком
прощається з сестрою, що у зореколі їй
не сяяти
      вже більш.
      Так ніч
блакитним снігом миє в місті маки меланхолії.
Накривши плечі згорблені кожухом неба синім,
колишеться шофер у сонній лімузині.
Крива ліхтарня – квітка зламана і попіл снігу,
і світло – лій зелений з дзбанка ночі в сутінь литий,
круті і темні сходи, плащ дірявий, крапля сміху
заблукана і місяць – білий птах натхнення злого,
й шовкова куля горлорізів мрійних в тінях скритих,
що, може, мов струни, колись торкнеться серця твого.
Торкнеться й поцілує гордо й ніжно, і навіки
закриє очі сплющені, немов сестра остання.
Мужчини в сивих пальтах із кишень виймають зорі
і платять їх паннам за п’ять хвилин кохання.
Вдягнувши на горбаті плечі хутро неба синє,
колишеться шофер у сонній лімузині.
Это мое любимое стихотворение.

Он современно. То есть, такое можно было бы написать и сейчас, правда? И с точки зрения лексики, и с точки зрения ощущений, событий. Вы это не чувствуете как написанное давно?

О.Г. Нет.

А почему это ваше любимое стихотворение?

О.Г. Потому что там про любовь, и о том, что «мужчини в сивих пальтах із кишень виймають зорі
і платять їх паннам за п’ять хвилин кохання». То есть, прекрасные герои нашего времени, у них эти звезды уже в карманах, и можно не ждать, что он будет лететь куда-то за ними.

Это, видимо, у вас был какой-то тяжелый период в жизни, что вы так пессимистично восприняли Антоныча. А у него же были такие времена, ведь  у него была непростая жизнь.

А.Г. Нет. Возможно, я в этом стихотворении не восприняла Антонича, а восприняла реальность, которая меня задевает в мои 20 лет.

Спасибо, Оля. Евгений, а вы ведь и в театре Курбаса работали, и в театре Леси Украинки ставили спектакли. Есть какая-то разница в работе с профессиональными актерами и в работе в Школьном театре? Почему вы этим занимаетесь, и в чем эта разница для вас?

Е.Х. Я и сейчас работаю в театре Леся Курбаса режиссером. Конечно, разница есть. мне нравится этот момент эксперимента, который есть в работе с молодыми студийцами. Они более открыты, более доверчивы, готовы раскрываться. Особенно привлекательно видеть, как они растут, что это им дает. Это важнейший момент. И еще меня очень радует, что это люди, которые получают другое образование, пробуют опыт других специальностей переносить на эту территорию.

Ну вы тоже пробовали. Насколько я знаю, у вас три образования. Первое было экономическое, потом театральное. А чего это вас так перенесло – от экономики к театру?

Е.Х. Я как-то не готов рационально на это ответить. Были определенные обстоятельства – и временные, и люди, которых я встречал. И это-то и побудило. И я попал в театр Леся Курбаса, где меня захватили определенные процессы, которые там происходили. И я понял, что мне хотелось бы этот опыт приобрести. В конце 90-х было такое время, когда хотелось найти свое место и в определенном смысле сохранить себя. И я нашел себя там.

Оля, в других спектаклях вы тоже заняты?

О.Г. В Сковороде.

Вот Сковороду вы тоже поняли после этого спектакля? Или вы и раньше его знали, читали, интересовались?

О.Г. Нет. У меня такая забавная история: я в школе путала Гоголя со Сковородой. Для меня это был один и тот же человек в разных интерпретациях.

Я понимаю, они вроде и похожи, потому что оба примерно в одних регионах Украины родились и жили, но писали совсем разные вещи.

О.Г. Пусть мне простит моя любимая учительница украинского языка и литературы, но так сложилось. Я их путала. Для меня ключевым было, когда я у друзей спрашивала: кто написал «Вечера на хуторе близ Диканьки»? Они мне говорили, и тогда я уже говорила кто написал то, что мы в тот момент читали. А сейчас я увидела глубину этих текстов, которые мы взяли в «Убогому жайворонку». И когда мне мои друзья, которые не в театре, говорят: ой, да что вы там такое делаете, зачем, чего, оно так трудно. А ты уже который месяц с этими текстами работаешь и проговариваешь их, то понимаешь, как они близки к жизни.

Что там такое близкое к жизни? Расскажите нашим зрителям.

О.Г. Там о том, что все от сердца зависит, что корень всякого дела – в сердце человека. Если ты до того корня доберешься, сумеешь его добыть, увидеть истину и правду, увидеть последствия – тогда ты идентифицируешь правду, хорошо оно или дурно. Только человеческое сердце делает погоду.

А может Сковорода ошибался? Он так писал, но кто сказал, что это так и есть?

А.Г. Думаю, что Сковорода не ошибался, потому что я уже пробовала на собственной жизни долезть до корня. И на мой взгляд он не ошибался. В конце концов, мы доверяем Евгению как режиссеру.

Евгений, а вы выбирали Сковороду именно для Школьного театра, или вы бы могли его выбрать и для постановки в каком-то другом театре? И почему именно Сковороду вы выбрали?

Е.Х. Наверное, мне было бы интересно с этим автором работать в разных театрах. Просто у меня была такая мысль, что в богословской среде есть более адекватная и благодарная почва. Хотя на самом деле все зависит от людей, которые открываются на это. Это и современный, и глубокий, и важный автор, которого, к сожалению хрестоматия прячет под пылью хрестоматийной. Он непрост для открытия, но он щедр для тех, кто пробует это делать.

Ну вот ваш Школьный театр. Он может профессиолизироваться, или вы закончите свое обучение в УКУ и пойдете дальше, а в театр придут новые студенты, а вы будете искать для себя профессиональные театры? Как вы видите развитие этого театра?

Е.Х. Я бы очень хотел его роста и его стабильности. Я уже делал в католическом университете несколько проектов, но недостаток был в том, что очень большой энергозатратный процесс и в то же время проектный характер – закончился и как будто нет продолжения. И в прошлом году мы попытались сделать определенную продолжительность, когда были еженедельные тренинги. То есть сделать базу для того, чтобы создался этот Школьный театр, и он имел бы свою историю. И я очень надеюсь, что он будет расти. Возможно будет меняться, ведь есть текучесть студентов – и это больно, с одной стороны, ведь вкладываешь свою жизнь, но вместе с тем я рад, потому что они берут столько, сколько считают важным лично для себя. И остаются те, кто хочет еще углублять какие-то вещи. И эта какая-то определенная свобода, она дает хорошую атмосферу и хорошую дорогу. Мы идем с теми, кто хочет идти, а опыт прошлого показывает, что происходит развитие. И я буду очень стараться, чтобы он продолжался. Даст Бог – станет и профессиональным.

Оля, вот вы завершите обучение, и что будет дальше? Будете заниматься театром?

О.Г. Сейчас у меня цель – заниматься театром, актерством.

Так это надо еще идти где-то учиться, или вы собираетесь сразу работать?

О.Г. Я думаю, что для того, чтобы быть в контексте, владеть мастерством и чувствовать себя свободно, надо учиться, искать педагогов хороших и набираться опыта.

Так выходит, что Евгений коварную роль исполняет: богословов бывших вытягивает и направляет их на другую стезю.

А.Г. Я думаю, что Евгений исполняет роль того, кто показывает людям чего они истинно хотят. Я поняла, что действительно мои детские, школьные мысли были правдивы. Возможно, надо было сразу, но все что делается, делается к лучшему. И я благодарна УКУ, что там есть театр, есть Евгений. Поскольку я более чем уверена, что и без УКУ это было бы, но неизвестно, имела бы я уже сейчас возможность участвовать в спектаклях. Поэтому в моих планах – профессиональное актерство, а там будет видно.

«Великий льох». Это спектакль о чем?

Е.Х. «Великий льохб» – это спектакль о деле человека. О вратах в тот Рай, которые у каждого свои. Свои врата, свое дело, свой льох, который надо раскопать. И где-то о том пути – как его нащупать, о сродном труде Сковородиновском, здесь какая-то перекличка Сковороды и Шевченко в этом плане. Собственно о том, что это нелегкий поиск – этого труда, этой дороги, этого льоха. И через этот спектакль мы пробуем найти какие-то инструменты и место, где надо копать, где тот Великий льох находится.

Спасибо. Спасибо вам за эту беседу.