Бывший пленник сепаратистов Паплинский: На моих глазах "Моторола" застрелил пленного

Вы провели более полугода в плену донецких сепаратистов, как это выглядит?!

Станислав Паплинский: На разных этапах по-разному. Если говорить про первые минуты моего плена, я понимал, что я ранен, тяжело себя чувствовал, и единственная мысль перед этой неизвестностью - что будет!? Находясь на войне, всякого наслушаешься про плен – кому-то что-то отрезали, татуировки или знаки вырезали, убили – еще до плена все знают эту информацию.

Поэтому, попав в плен, в первую очередь, думаешь, что же случится с тобой. Мое первое желание было, чтобы убили уже, чтобы это все закончилось. Но это на первом этапе, когда идут жестокие избиения. На втором этапе, когда на тебя уже перестают обращать внимание так, как в начале, и избиение уже редко когда происходят, тогда и восприятие другое.

При попадании это скорее страх, а дальше появляется надежда. Когда после нас попадали другие пленные, на этом этапе возникало чувство мести. А моральное давление было от первой минуты плена до самых последних дней.

Сильно били? Вас или других пленных, кто находился в камере?

Станислав Паплинский: У каждого по-разному: кому-то пальцы пытались отрезать, кого-то просто били, кому-то утюгом руки жгли, например, Александру Машонкину из Буска. Мне палец пытались отрезать, тот, которым стрелял.

Кому-то что-то вырезали, а к кому-то более лояльно относились. Это все в зависимости от того, кто куда попадет и в какой момент: кто-то мог постоянно попадать на жестокие избиения, а кого-то это все обходило стороной.

Орест Петришин: Здесь в зависимости от того, к какой группировке попадешь, потому что каждый по-разному попадал в их разные бригады. Я, например, попал в интернациональную бригаду «Пятнашку», там большая половина мусульман. Те люди, которые были с нами в плену, и которые еще там остались, были еще в казачков в плену.

Когда мы уже были в Донецке в СБУ, их привели, мы на них посмотрели: небритые, нестриженные, просто ужас. Их помыли, побрили, и они со временем немного стали отходить. Они сидели в подвалах казачков, поэтому рассказывали, как над ними издевались. В Донецком СБУ был находился центральный сбор пленных, туда свозили со всех бригад, где находили ребят.

Я сидел в «Пятнашках» месяца два до того в Макеевке. Там нас было трое. Я попал туда позже, но там уже были двое ребят, они с Чернигова, если не ошибаюсь, с 13-го батальона, они раньше туда попали. Их основной - позывной Басмач - он не командир «Пятнашки», командир - Абхаз, ближе к Захарченко, а Басмач есть из группы басмачей, как они себя называли. Басмач сказал нам: «Завтра я вас отвезу на избушку», так они называли здание донецкого СБУ. Мы говорим: «Почему? Что такое?» Он говорит: «С избушки вас будет проще поменять, ибо здесь, сидя у меня, у вас будет меньше шансов, что вас поменяют».

Станислав Паплинский: В СБУ - то, что они называли «избушкой» - были более официальные пленные, о которых уже было заявлено. И туда съезжались, как говорил Орест, и с подразделения «казачков», где люди сидели и о них вообще никто не знал до тех пор. Когда они между собой начались стреляться и тогда уже нашли наших пленных, а потом их доставили в Донецкое СБУ, и только тогда эти люди стали засвеченными, - их уже старались не трогать.

Если происходил какой-то обмен, то приводили человека в порядок, отмывали, брили - типа вот мы отдаем нормального. Но был такой Стас Ричагов, он из России, хромал на ногу. Так вот его электричеством пытали, типа «звонили Петру Порошенко», это выглядело так: подключали к нему тапик телефона (прим. полевой телефон ТА-57), в котором высокое напряжение, звонили, пуская по телу ток, и шутили «звоним Порошенко».

Стаса держали в подвалах, он был добровольцем из России, решил вступить в наши войска, потому что он это все видел, но его поймали и пытали. Колени были прострелены, поэтому он не ходил, электричество подключали ему. Потом со временем, когда его передали на «избушку», там его не трогали. Конечно, там могли бить, но это уже был детский сад по сравнению с теми пытками, что с ним делали до попадания на «избушку».

Был Леша Канарский, он вообще гражданский человек, он еще там и до сих пор находится. Леша был нашим медиком, его постоянно били, заставляли танцевать, что-то кололи ему в тело. То есть когда пленный находится в отдельных подразделениях, где полный беспредел, то с ним делали, что угодно: и режут, и колют, и стреляют, и электричество подключают.

Гибли во время этого люди?

Станислав Паплинский: На моих глазах погиб Игорь Броневицкий, которого застрелил Моторола в подвалах. Это то, что я видел своими глазами.

А какова их цель, по вашему мнению? Они хотели психологически сломать, запугать, это был садизм? Моторола был садистом, если он убивал пленных.

Станислав Паплинский: Ребят из терминала Донецкого аэропорта взяли в плен с самого утра. Нас же двоих взяли последними под вечер. Ребят привезли в подвал где-то перед обедом, а нас привезли уже когда было темно на дворе, где-то 7-8 часов разницы. Нас двоих в этот подвал привел Моторола. До этого всех ребят с терминала от самого начала били трубами, прикладами, руками, ногами, стреляли в них из пневматики.

В тот момент, когда Моторола нас завел, он на всех наорал, запретил бить – словно сделал хорошо. Но через несколько десятков минут он зашел и застрелил нашего пленного Игоря Броневицкого. То есть я не могу понять его поведение вообще. С одной стороны он запрещает издеваться в любых проявлениях – даже кричать или что-то говорить, - а уже через 10-15-20 минут (я во времени не ориентировался), приходит и расстреливает нашего пленного.

Орест Петришин: Психологическое давление заключалось в том, что они постоянно говорили «тебя поменяют рано или поздно, в любом случае будет обмен, но ты же понимаешь, что если ты пойдешь дальше служить, и попадешь еще раз в плен, с тобой никто играть не будет, тебя сразу застрелят. Будешь еще служить? Пойдешь еще воевать? Ты же знаешь, что тебя потом в плен уже никто не будет брать. Тебя сразу застрелят».

А насколько активно в тех процессах присутствовали специалисты из ФСБ или ГРУ Минобороны Российской Федерации? Возможно, они не представлялись, но мы понимаем, что моменты попытки завербовать кого-то из пленных были?

Станислав Паплинский: Это в основном происходило на допросах, когда ты замечаешь, что тебя допрашивает человек с российским акцентом. Такого человека никогда не перепутаешь с человеком с донбасским акцентом или украинским акцентом. Те люди, которые там допрашивали, убивали в голову информацию, что вы своим ненужны.

Кроме этого, были еще такие, которые напрямую заявляли, что они из России, из какого-то там города, говорили «я ведь не стал против братьев Донбасса, а пришел защищать». В основном различали их по акценту, и по тому, что они сами заявляли о себе. Были такие случаи, что некоторые даже показывали свои документы, «я, такой-то, этого не сделал, а ты – сделал».

Орест Петришин: Я уже пару месяцев был в плену. И вот летом вызвали меня двое, не могу сказать откуда они, но довольно так напористо начали спрашивать, «кто ты такой» и тому подобное. Но мою историю все знают, есть все документы, ибо я и военный имел с собой. Они с кем-то созванивались, что-то договаривались за обмен. Говорят: «Нам за тебя кого-то предложили», - я так понял что-то весьма неплохое для них. И снова ко мне: «Кто ты такой?» Отвечаю, что они все знают, всю историю.

Они не верят, говорят, что я что-то не то им говорю. И давай меня раскручивать. По образованию я медик, а они делают из меня чуть не спецагента. Опять они: «Что ты делал в том месте, где мы тебя взяли в плен?» И так прошло много времени. Потом они: «Тебе же все равно, уже сколько времени прошло. Ты скажи, что ты там сидел, вербовал людей на вашу сторону. Подумай». Говорю им: «Шутите?».

Итак, они мне дали сутки думать. Если я не подпишусь под то, что был вербовщиком, «будут твоих ребят, с которыми в камере сидишь, менять, а ты будешь смотреть в окно: падают листья, потом снег, Новый год, а мы к тебе будем заходить и говорить «привет-привет!», придет еще один год, и еще один, всех будут менять, а ты будешь сидеть; мы к тебе будем раз в год (на Новый год) приходить «привет! ты еще здесь?».

Должен был подумать до завтрашнего дня. На второй день они меня встретили - нас в туалет выводили – один из них идет, и так издалека «шо там? будем говорить?», говорю «нет, не будем», «все, хорошо, на Новый год встретимся» сказал. После того я его больше не видел.

Надежда Савченко начала говорить о том, что надо говорить с террористами, что они не такие уж черти, и даже, что они не террористы. Лично вы им простили?

Станислав Паплинский: Непосредственно к тем, кто пытал меня, ничего не изменилось вообще. Просто на той стороне среди сепаратистов те, которые тихонько подходили, и говорили, что «я не могу никак из этого вылезти» и как-то помогали. К тем я отношусь нормально. А до тех, кто проявлял какую-то активность, мое отношение никогда не изменится. А по поводу Савченко я даже ничего не хочу комментировать.

В положительном или отрицательном смысле?

Станислав Паплинский: Вообще не хочу ничего, потому что это ужас. Там что-то странное происходит. Ужас одним словом.

Орест Петришин: Я как относился к ним всем и к началу этой войны и на данный момент, каким было мое отношение, такое и осталось. Ничего оно абсолютно не изменилось. И до тех, кто там пытал ли не пытал, я как отрицательно относился ко всему так, так и сейчас негативно отношусь.