Хочу сказать прежде всего, что мы, конечно, с вами живем в очень важное время, время, которое меняет саму цивилизацию, к которой привыкли мы. И я бы сказал. что начало XXI века будет по резонансу для будущего человечества напоминать начало ХХ века. Если вы не осознаете – в начале ХХ века человечество изменилось так, как перед этим оно не менялось на протяжении 300-400 лет.
Произошла настоящая технологическая революция, начались мировые войны, начали исчезать с политической карты мира империи, начали рождаться новые независимые государства, начали появляться новые идеологии, новые направления в литературе, в изобразительном искусстве и в архитектуре. В результате в конце ХХ столетия мир был совсем другой, чем в конце ХІХ.
Я уже не говорю о достижениях в сфере медицины. В начале ХХ века только появился пенициллин, начали появляться первые антибиотики. К этому времени люди умирали от болезней, которые сейчас нам кажутся совершенно безопасными. А сегодня мы приходим к новому этапу открытий в медицине, с одной стороны, а с другой - к тому, что чувствительность бактерий к антибиотикам вновь начинает снижаться, и многие не представляют себе, каковы будут последствия этого в здравоохранении и фармацевтике. Это тоже очень важные вещи, о которых нужно напоминать.
Мы сейчас фактически являемся свидетелями огромного количества революций одновременно. Во-первых, это революция в экономике. Когда фактически на первый план выходят достижения в интеллектуальной экономике. Передовыми становятся страны, которые реально могут выработать передовые технологии в компьютерах, в IТ, в различных отраслях промышленности и сельского хозяйства. Но даже привычные для нас формы экономики требуют интеллекта и абсолютно новых технологий.
Я по этому поводу всегда привожу пример, который не касается каких-то суперсовременных вещей, связанных с компьютерами или полетами в космос, но касается простой такой беседы, которую я слышал на радио «Эхо Москвы», когда Россия ввела антисанкции против западных стран. Вот это действительно мой любимый пример. Потому что там была руководительница ведомства, которая отвечала за поставку овощей, и ведущий ей сказал: «Ну, по крайней мере, мы от наших традиционных овощей не избавимся, скажем, моркови?». И она сказала: «Ну, конечно, морковь будет в наших магазинах. Вы не волнуйтесь, вся морковь, которую получает Россия, она израильская, а против Израиля санкций нет».
И это снова говорит о том, вообще в каком мире мы теперь живем. И чтобы в начале ХХ столетия кто-то говорил россиянам, что они будут кушать израильскую морковь, это вызвало бы головокружительный смех во всех слоях тогдашнего российского имперского общества – от россиян до евреев. Но это произошло, потому что Израиль – одна из самых передовых стран мира с точки зрения IТ-технологий и с точки зрения передовых технологий в хозяйстве, которая уступает очень условно только Соединенным Штатам.
Еще одна достаточно важная революция – это революция в сфере медиа. Потому что мы живем в мире абсолютно новых носителей. И это тоже с каждым годом меняется. Мы еще недавно, буквально в начале XXI века, все были зрителями телевидения, читателями бумажных газет, слушателями радио. Если бы еще 10-15 лет назад кто-либо сказал, что вся информация, из всех этих трех традиционных для нас источников получения новостей и развлечений может сосредоточиться в одном планшете или даже телефоне, то никто бы не поверил, что это возможно. Но сейчас мы уже начинаем входить в новый период – в послетелефонный, послепланшетный – мы еще не представляем, каким он будет.
Очевидно, что эпоха этих технологий тоже подходит к концу и только ждет своего нового Стива Джобса, чтобы создать какие-то более новые, более универсальные способы доставки информации. Становятся совершенно далекими от своих недавних авторитетов более весомые бренды в сфере медиа. На место издания в качестве поставщика новостей приходит издания как комплекс авторитетов – авторитетных мнений, обмена точками зрения. А сами новости сосредотачиваются в генераторах новостей.
Фактически большинство людей, которые сейчас интересуются новостями, все меньше и меньше читают традиционные газеты и традиционные интернет-издания, а становятся фактически сегодня теми, кто получает новости именно из генераторных лент. И получается, если тебя нет в этом генераторе, тебя нет в новостях и вообще нет в жизни. И это тоже нечто совсем другое, чем когда ты пытался попасть на первую полосу New York Times или Washington Post, или какой-либо ведущей российской или украинской газеты, в первые строки телевизионного канала. Теперь наоборот – именно медиа соревнуются за то, чтобы попасть в генератор. Это тоже достаточно важно.
И третья революция, которая тоже действительно происходит, я о ней уже говорил, это революция в мире медицины. Потому что фактически люди моего поколения еще могут думать, что они проживут до 80-90 лет, если не будет каких-то там серьезных болезней, с большим-меньшим уровнем оптимизма. Но совершенно очевидно, что люди, которым сейчас по 15-20-25 лет, имеют все возможности рассчитывать, что они проживут до 100-110 – так меняется медицина. Но это полностью меняет жизнь, потому что опять-таки - в начале ХХ века люди жили до 50-60-70 лет.
Тогда началась только оформляться современная пенсионная система, которая имела в виду, что люди живут дольше, поэтому выходят на пенсию в 55-60 лет и доживают 10-15, кто более здоров, кому повезло – ну еще 20 лет. Я хочу вам сказать, что ни одна пенсионная система мира не сможет выдержать 100-летних пенсионеров – это просто экономически невозможно. Ничего этого не будет скоро, никаких пенсионных систем. Люди будут работать, потом опять работать. искать себе новое место работы лет в 50-60, работать до 80 и может потом доживать с 85-90 лет до 100 лет на пенсии. Вот так это будет выглядеть.
Люди не перестанут быть людьми одной профессии, одной профессии, потому что фактически человек XXI века, по крайней мере 2-й половины, будет в отличие от человека ХХ века проживать не одну жизнь, а две-три с точки зрения карьеры, профессии, поиска себя. И мы еще не знаем, как будет выглядеть этот человек. Потому что у нас, кажется, есть только один пример такой жизни - это Шимон Перес. Больше никого мы не видели такого активного в жизни почти в 100-летнем возрасте. А вот когда будут миллионы Шимонов Пересов, вообще как мы это выдержим, если мы будем все молодыми людьми. Я не буду, так будут какие-то молодые, я надеюсь. Я как раз надеюсь быть Шимоном Пересом, и, если повезет, на все воля Божья, это тоже очень важный момент.
Я напомню еще о такой великой революции – об энергетической революции. Мы фактически приходим к завершению эры нефти. Через 25-30 лет не будет уже никаких автомобилей на бензине, будут, скорее всего, электромобили, будут все меньшие и меньшие потребности в традиционной нефти. Нефтяные государства, как понятие Petros-страны, исчезнут с политической карты миры – скорее всего это приведет к исчезновению с карты мира обломков сегодняшней Российской империи, которая называется Российской Федерацией, и на территории этого причудливого протогосударства появится для нормального цивилизационного существования количество новых независимых государств, которые будут в сложных отношениях между собой.
С некоторыми из этих государств у Украины будут хорошие отношения, с некоторыми она будет враждовать, у некоторых будут хорошие отношения с Китаем, с некоторыми он будет враждовать, если Китай вообще удержится в будущем мире и тоже не распадется на какое-то количество новых качеств, что тоже абсолютно возможно. Вероятность этого для меня, скажем, меньшая, чем вероятность распада современной России. Я представляю себе, что Китай , как когда-то Советский Союз, расколется, но вряд ли исчезнет сам. Это тоже очень важный момент, о котором надо говорить.
Еще одно важное цивилизационное событие, которое происходит на наших глазах, это фактически оно только сейчас начнет набирать обороты на фоне того референдума, который мы сейчас видим в Великобритании... Это время больших экономических организмов. Вот то, что мы видим на примере евроскептических настроений и прочее, – это последние попытки традиционных национальных государств защитить классическую модель экономического, политического и социального существования – что является классическим для середины XIX (после весны народов) – середины ХХ века.
Эта классическая модель привела к двум мировым войнам, к миллионам жертв в Европе. Причем надо сразу сказать, что Вторая мировая война, с точки зрения этнических конфликтов, еще не закончилась, потому что во многих местах эти этнические конфликты в Европе даже не закончились по результатам. Просто 1939-1945 гг. были вспышкой этой этнической войны, когда народы резали друг друга – соседнее село шло на село. Мы сейчас с вами живем во время, когда юбилей событий на Волыни – это неплохая иллюстрация того, что происходило на востоке, и оно так было везде. И потом это повторилось в 1990-е годы на Балканах.
Абсолютно та же ситуация - в Боснии и Герцеговине и в Хорватии – там была та же Волынь. Так же сосед шел на соседа, родственник на родственника, село на село, город на город – все вырезали друг друга или выгоняли. До сих пор не преодолены результаты этнических чисток на территории современной Грузии, современных российских республик на территории Северного Кавказа, Кипра (а это уже Европейский Союз). Это все еще территории с не до конца определенным статусом. И это тоже надо осознавать, что это ответ на классическую модель национального государства.
Почему, скажем, Великобритания оказалась последней, кто защищает модель крепости? Потому что Великобритания никогда в жизни не была никаким национальным государством. Она всегда была центром огромного имперского организма, фактически, прототипом будущего мира, но с точки зрения колониальной модели существования государства. И когда эта колониальная модель распалась у нас в середине ХХ века, оказалось, что у англичан есть огромное тяготение к жизни в такой стране, которой они никогда за свою историю не знали. Возможно, до покорения Уэльса было условно национальное государство Англия, но там были сложные отношения между бритами и саксами – это вообще такое сильное средневековье...
И вот теперь Англия должна приблизиться к модели национального государства, дать возможность стать, наконец, национальным государством Шотландии, чтобы стать органичной частью объединенной Европы. Это все логика – абсолютно через такие, условно говоря, тернии народы всегда приходят к звездам. И очевидно, что мировая экономика становится экономикой абсолютной глобализации, как бы это нам не нравилось. Потому что оказывается, что изолированный экономический организм не способен прокормить своих жителей. Мы просто должны осознать, что если бы мы имели огромное количество изолированных экономических организмов, то на большей части Европы была бы такая же бедность, как в странах третьего мира – в самой бедной Азии, в беднейшей Африке. Была бы такая же бедность в Греции, скорее всего, в Португалии. И это еще далеко не законченный перечень. В Южной Италии и др. Этот общий рынок - рынок совместных инвестиций и совместных гарантий - создал возможности более-менее стабильного развития общеевропейской экономики и, возможно, поэтому сделал из этой объединенной Европы модель, к которой тяготеет Украина.
Какое место Украины в этом всем процессе революции XXI века? Ну, почти никакого, конечно. Именно потому, что в свое время земли, которые стали частью современной Украины, вошли в состав двух достаточно анахроничных империй, каждая из которых была анахроничной по-своему, а в этих империях были глухой провинцией. Потому что не было такой более далекой от развития центральных магистралей провинции в Российской империи, если не брать азиатскую часть, чем бывшие земли Речи Посполитой, которые не стали частью Королевства Польского, и не было более глухой провинции в Австро-Венгрии, чем Галичина, особенно ее восточная часть. Ну, возможно, еще более глухой провинцией было Закарпатье как часть Венгерского королевства.
В результате на выходе мы получили одно из наиболее анахроничных государств современной Европы, через которое не прошла настоящая экономическая революция, которая не знала этических поисков, которые, как правило, сопровождали развитие, успех и упадок, а затем новый успех капитализма на Западе. Потому что этот этнический поиск – это важнейшая вещь, которая вообще происходила с капиталистическими отношениями. Именно потому, что протестантская этика определяла определенные границы, через которые нельзя было переходить внутрь, мы получили именно такими Соединенные Штаты, которые у нас есть сейчас перед глазами, мы получили такую Северную Европу, которая есть у нас перед глазами, - это все экономические памятники протестантской этики. И такую, условно говоря, Италию или Польшу, которые у нас есть перед глазами, - это тоже экономические памятники католической этики. Есть довольно причудливый памятник Великой французской революции – это Франция и те страны, которые были близки к ней, с точки зрения принятия ценностей Великой французской революции как таковых, без каких-либо ограничений.
А у нас, если говорить о территории Российской империи, православная этика после реформ Никона была заменена, по сути своей, государственной политикой и государственными границами.Потому что если не на территории Украины, то на территории России православная этика в конце концов была заменена синодальной церковью во время петровских реформ, потом большевики вообще уничтожили всякую этику и мораль общества, а со временем заменили ее своей. И потом, когда эта этика и мораль были в конце концов устоявшимися, или была конкретика и контрмораль той части общества, которая не хотела жить по большевистским канонам, в 1990-е годы все просто разрушилось на наших глазах, и мы в результате получили развитие капиталистических отношений без каких-либо этических ограничений. Без морали как таковой. Оказалось, что ни государство - в российских или украинских условиях очень причудливое, ни церковь - в российских или в украинских условиях, скорее, зацикленная на обрядности, чем на нравственности, - не способны выполнить той роли вообще, какую исполняли во времена строительства капитализма в XVIII-XIX веке государственные и церковные институты в развитом мире. Я считаю, что Украина здесь выгодно отличается именно от России этим своим анахронизмом.
Который мы, кстати, могли наблюдать на Майдане в 2013-2014 годах. С точки зрения какого-нибудь иностранного наблюдателя, который приехал бы сюда, перед этим никогда здесь не будучи, и который просто смотрел бы, как выглядит Майдан, это была бы просто площадка для какого-либо фильма о XIX веке в Европе. Или XVIII. Люди поют, ходят с флагами, молятся каждое утро. Они солидарны. Я всегда рассказываю картину, которая для меня является лучшим образцом этого анахронизма.
Это когда после первого разгона Майдана, не до того, когда студентов били, а когда, может, помните, была первая потасовка возле Дома профсоюзов, 9 декабря, если я не ошибаюсь. Я пришел после этой ночи на Майдан и вижу, что какие-то люди уже на территории Майдана поставили палатку с национальной символикой – продавать атрибуты. И другие люди говорят: идите отсюда, это святое место. Здесь нельзя торговать. Я всегда думал, что история об изгнании эксчейнджей из храма моим знаменитым соотечественником была все же выдумана авторами Нового Завета. И тут я на свои глаза увидел, что, в принципе, в моменты, я бы сказал, эмоционального экстаза люди так действуют - неосознанно, они просто выгоняют тех, кто продает. Я абсолютно не удивлюсь, если Иисус был в состоянии эмоционального экстаза практически все время пребывания в храме, это логично для религиозного человека, каким Он был. Само Его появление на Храмовой площади с Его идеями – Он мог совершенно так поступить. Но Иисус жил два тысячелетия назад.
Если через два тысячелетия мы можем наблюдать такую сцену, она может служить доказательством духовности, а может быть доказательством анахроничности мышления. В этом нет ничего плохого. Это то, что фактически защищает украинское общество от, если хотите, интеллектуального упадка как такового. Дает возможность развития – может, более медленного, может, более сложного, но развития в том направлении, в котором движется вся остальная Европа.
Просто с лагом 200-250 лет. Но учитывая то, что сейчас время очень, я бы сказал, плотное, что то, что раньше требовало ста лет развития, сейчас происходит за 10-15-20, и это ускоряется (это тоже очень огромная проблема - ускорение времени), то в этом нет ничего негативного, я в этом вижу только позитив. Потому что я всегда говорю, что у меня, например, есть такая проблема. Она заключается в том, что, скажем, когда мне было лет 20-25, я думал, что я отвечаю времени. То есть я мог в принципе осознать тенденцию и рассчитать, как она будет действовать.
Скажем, нынешний кризис 2013-2014 года я мог предположить в 1991-м году. Потому что было понятно, почему она произойдет, и ясно, сколько времени это должно занять. Но теперь, когда я говорю: вы знаете, когда мы это сделаем так или иначе, пойдем таким путем, то это займет у нас 15 или 20 лет, я сам себе не верю.
Потому что мне кажется, что я в этом возрасте, в котором я есть, и приспособлен к тем темпоритмам, которые я в принципе осознал в юности, не могу понять того, как время идет сегодня. Что для этого нужно быть 18-20-летним. Что тенденцию я могу вычислить, но то, что, по моему мнению, произойдет через 20-25 лет, происходит через 3-5 лет. И вы поймете, что, скажем, в XX веке для упадка такого режима, как режим Уго Чавеса, было нужно где-то 50-60 лет.
Сколько существует режим братьев Кастро на Кубе? Это – такой же режим. Он существует, кажется, с 1958-го года - 1 января 1959-го года был захват Гаваны партизанами Кастро. И это сколько уже лет? 60 лет скоро будет. А режим Уго Чавеса практически пришел к своему упадку – не просуществовал и десятилетия. Сейчас. Потому что экономические условия так складываются, население другое, исторические события быстрее развиваются, то есть миллион обстоятельств, которые не позволяют думать, что что-то может длиться долго. Скажем, путинский режим. Это классический пример, который может существовать, учитывая состояние российского общества, 50-60-70 лет – с нашей точки зрения. Но я думаю, что он может через 5 лет исчезнуть теперь.
Сталинский режим, если бы он был сейчас, а не в 1930-е годы, он бы не просуществовал и десятилетия. Нельзя было бы в нынешних условиях создать лагерную экономику, полностью ограничить утечку информации, уничтожать миллионы людей безнаказанно. То есть если бы сейчас президентом России был не Путин, а Сталин, ему пришлось бы придумывать какие-то информационные технологии для работы с обществом, легитимизировать свои действия.
Вы знаете, как Путин каждое свое действие хочет легитимизировать, чтобы оно соответствовало закону? Для Сталина это было бы вообще комично. Он написал себе какое-то постановление и по нему действовал. Затем – новое постановление ЦК, оно полностью противоречило предыдущему, но по его воспринимали как должное. То есть законодательного поля не существовало. В России оно существует. Они пытаются его также по-сталински менять, но опять-таки это говорит о том, что режим чувствует себя неуверенно. Ну и такое другое. Это тоже огромная проблема, которая, скажем, есть в нашем осознании действительности. Потому что мы рассчитываем что-то очень долго, а оно происходит быстрее, чем даже хотелось бы.
Кстати, то же самое с референдумом - большой вопрос по выходу из Европейского Союза. Вы себе представляете, чтобы все эти люди, традиционные политики, оказались в том состоянии, в котором многие из нас оказались в 1991 году? Вот представьте себе, мы все были готовы к долголетней борьбе за независимость Украины. Вот будет такой демократический Советский Союз, условно говоря, союз суверенных государств.
Так мы могли думать еще в начале 1991 года. Сейчас подпишут соглашение, не будет уже политических репрессий, будет многопартийная система, но мы считали (нас было немного на первом съезде Руха - там было минимум населения, условно говоря, 10 процентов людей, которые это поддерживали и пару процентов, которые готовы были этим заниматься), что мы теперь будем годами заниматься тем, чтобы Украина стала независимым государством.
Это дело, как я думал в 24 года, которому стоит посвятить жизнь. Я был просто журналистом. А представьте себе политиков. И тут вдруг в августе 1991 года все произошло! Я помню, как мы с моим коллегой Володей Рубаном прямо в ложе прессы друг на друга посмотрели: они проголосовали, и что теперь делать?! Она есть! То, что вообще могло не произойти при нашей жизни. Украина! Мы думали, что это будет в 2015 году. Фактически мы были действительно не готовы к этой независимости, поэтому так все так и происходило следующие 25 лет, но формально независимая страна появилась, и шанс ее подавать появился. То же самое с брекситом. Все эти люди - Фарадж, Джонсон – не имеет значения кто, они собирались посвятить борьбе за выход Великобритании из Евросоюза жизнь, карьеру, становиться премьер-министрами, депутатами, зарабатывать деньги. Что делать после этого, никто не думал, потому что они собирались умереть в Европейском Союзе. И вот она вышла, они проголосовали. И что? И что дальше делать? Никто не знает. Как мы 24 августа 1991 года не знали, что делать независимой Украине.
Наделали массу ошибок. Войска наши или не наши? Интересно, они нам будут присягать? Конечно, будут, потому что здесь Полтава, масло, мясо, почему им ехать на Сахалин? Но мы же не думали, что они так себе представляют жизнь. Это же была армия, советская армия. В Югославии они вели себя иначе. Югославская народная армия начала войну против этих республик. А советская армия переприсягнула там, где стояла. С другой стороны, Черноморский флот не переприсягнул. А почему? Потому что его все устраивает, он хотел остаться в Севастополе.
Это тоже понятно. Но мы не умели так анализировать. Потому что мы думали, что люди, которые находятся вокруг нас, они либо идеалами, либо какими-то контридеалами мыслят, как и мы: мы будем за Украину, а они – за Советский Союз. Что кто-то будет – за Украину, а кто будет за кусок сала и полтавской колбасы. Мы не могли подумать, что так большинство населения будет думать, в том числе и военные, и силовики, и нет значения кто. Это просто иллюстрация того, как людей подводят темпы. Поэтому никогда не готовьтесь к тому, чему вы собираетесь посвятить жизнь, потому что это может произойти в среду, условно говоря. И придется планировать себе новую жизнь с чистого листа бумаги.
Что с нами в итоге будет? Опять-таки, за время, которое я не могу определить, мы будем просто частью этого великого европейского экономического организма. В той или иной ипостаси, потому что мы очень зациклены на Европейском Союзе и думаем, что на нем закончится европейская интеграция... Европейская ассоциация свободной торговли, в которую входят такие страны, как Норвегия, Лихтенштейн, Исландия, они фактически живут по правилам Европейского Союза, но не участвуют в определении его дальнейшей судьбы.
Кстати, большой вопрос, когда говорят, зачем они выходили из Европейского Союза, потому что те же деньги и бюджет, а возможность повлиять – нулевая. Норвегию или Исландию это абсолютно устраивает. Они не хотят брать ни за что ответственность. Но Великобритания – не та страна, которая не хочет брать ответственность и платить деньги. Для нас это может быть как модель. Я не уверен, что нам нужна ответственность, но нужен общий рынок. Это может быть какой-то этап. И вообще думаю, что будут разные формы европейских объединений в будущем. И так или иначе будем частью какой-либо из этих форм. Для этого нам нужно понять, какой будет наша модернизированная экономика.
Сможем ли мы реально модернизировать сельское хозяйство? Сможем ли мы реально модернизировать промышленность? Сможем ли мы стать рынком дешевой рабочей силы? Это все – вопросы, на которые мы в ближайшие годы получим ответ. Тогда увидим реальную картину Украины, в которой мы будем жить. Но ясно одно: что бы мы не говорили о временных рамках, большинство людей, которые живут в Украине, и молодых в том числе, проведут жизнь на стройке. Что не является комфортным для большинства людей. Потому что когда ты живешь на стройке, вы прекрасно знаете, кто жил даже на строительстве собственного дома, что это такая катастрофа! Дом потом замечательный, но сами эти годы вспоминаются с ужасом. Когда ты сам строишь, может, ты какое-то удовольствие потом получишь, но сама жизнь сложная.
И опять же - сколько людей будет жить такой жизнью, а сколько людей будут смотреть на жизнь с дистанции, а потом сюда приезжать в готовый дом, так как евреи сегодня приезжают в Израиль? Они же приезжают в готовый дом, когда все в порядке, они даже не представляют себе, как люди в конце 1940-х - начале 1950-х годов жили там в железных контейнерах при 50-градусной жаре, без окон, с одной дверью. А это можно увидеть в музее – контейнеры первых поселенцев Израиля - и понять, что это на самом деле было, как строилась это современное государство, с какими испытаниями.
Нам придется фактически строить государство еще в таких условиях и в условиях внешней угрозы, которая не так быстро пройдет. И тем более эта внешняя угроза, несомненно, переформатируется, если не удастся сохранить территориальную целостность Российской Федерации. Понимаете, если Украина – анахроническое государство, то вы себе не представляете, каким анахроническим государством будет Кубань.
Это просто Россия выглядит более-менее современно, как авторитарное государство, потому что ее столица находится в Москве. Второй город – это Петербург. Условно говоря, протороссийское государство, которое будет иметь центром не Москву, а, скажем, Краснодар или Екатеринбург, может такие невероятные сюрпризы своим соседям создать, о которых мы даже не догадываемся. Я уже не говорю о странах Северного Кавказа, Поволжья. Все-таки Россия – пусть и конфедерация, но сохранилась.
Потому что Россия – это все-таки Московское княжество, и это Московское княжество предоставляет, если хотите, цивилизационный лоск всему, что она захватила, и всему, откуда она выжимает соки. Но именно оно, захваченное теперь, – не знаю, оно способно к нормальному, цивилизованному и быстрому развитию. Мы просто увидели, что эти люди, которые пришли в Луганскую область, они могут прийти в Краснодар, Благовещенск – куда хотите. Или невероятно травмированные тем, что эта большая Россия куда-то исчезла на их глазах, они даже никогда не признают, что они сами ее разрушили. Это длинный разговор. В любом случае общие мотивы того, о чем мы будем говорить и думать в ближайшие годы, я обозначил.