Светлана Алексиевич: Я хотела написать такую книгу, чтоб от войны даже генералов тошнило

7 апреля, 2016 четверг
17:17

Всемирно известная белорусская писательница, нобелевский лауреат Светлана Алексиевич на лекции в Киево-Могилянской академии – о постсоветском человеке, войне и любви


О культуре страдания в нашем менталитете и о любви


Украина для меня очень дорогое место. Здесь жила моя любимая бабушка, именно она меня научила любить: любить Украину, любить мир, любить человека. И ее уроки я очень помню и буду помнить всегда. 

Что-то в тех старых людях есть такое, что остается в душе на всю жизнь. И наверняка это мое очень точное место на земле – деревня. Потому что этот мир - очень крепкий слепок того, чем является наша жизнь. 

Страдание – это наш главный капитал, наша культура. Сейчас, когда я пытаюсь писать другую книгу, – о любви, я нахожу, что люди не могут об этом говорить. Поскольку мы все заложники культуры страдания. Все могут рассказать, как они страдали, что они сделали, а любовь – это какое-то мгновение.

Я как писатель отношусь к любви как к форме информации. Если литература есть связь между людьми, то наша форма связи – это страдание. Если каждый из нас посмотрит на свою жизнь и вспомнит близких людей, то наверняка вспомнит, что главные их рассказы были о страдании.

Страдание – это мера всех вещей у нас. Это, конечно, говорит о том (если верить Достоевскому), что душа всегда работает. Но это говорит и о том, что мы можем не бояться будущего, мы к нему готовы.


О надеждах после развала СССР


То, чем я занималась 30 с лишним лет, – это энциклопедия красной утопии. Когда мы в 90-е годы были романтиками, у нас началась государственность, еще не было войны. Нам казалось, что коммунизм умер. И когда я слушала среди своих друзей-интеллектуалов некий скептицизм, мне казалось, что это невозможно, что это необратимо. 

Хотя первые звоночки уже были: не было люстрации, декоммунизации. Почему я и думаю, что вы в последние годы, после второго Майдана, очень правильно поступаете, что проводите эту декоммунизацию. Ее надо проводить стремительно, всенародно, ее надо объяснять людям. 

Потому что мы в Беларуси, России, где я собирала материал для своей книги, мы живем с чувством поражения. То, на что мы надеялись, не случилось. Свободы мы не смогли добиться.

Мы бегали по площадям, сидели на кухнях – такое вечное интеллигентное место – и без конца говорили о красавице свободе, о новом мире, который с нами случится. Что все люди прочитают Солженицына и Шаламова и узнают ту правду, которая их переродит, ту правду, которая сделает невозможным поворот назад.


О разочарованиях после развала СССР


Но мы не сделали того, что вы делаете сейчас. Хоть это и происходит с кровью и с потерями ваших лучших людей, мы этого не сделали. И тогда случилась эта как бы свобода. Да, мы даже говорили это слово, но этого не случилось. 

Потому что лежали на развалах Солженицын, Шаламов, а люди бежали мимо. Остановились заводы, не было денег. И правда, которая опоздала, уже людей не интересовала. Ведь у каждого времени свои герои. А правда о лагерях опоздала лет на 50. 

Людям хотелось увидеть новый мир, им хотелось прорваться за границу, хотелось новую кофемолку, новую стиральную машину.

Я помню, как я зашла в дом к одной нашей известной писательнице, и она сказала: "Мне стыдно признаться, ты же знаешь, как мы стояли часами за томиком Ахматовой или Цветаевой, и какая это была радость. А у меня сейчас, посмотри, откуда радость". И она показала мне новую микроволновку. Говорит: "Мне стыдно, но ты не представляешь, какая это радость".


Об отношении современного читателя к книгам 


И что-то произошло с книгами. Я живу в центре города, в большом доме. Там на помойке были не только интеллигенты, которые копались и искали, что поесть. Там лежал Маяковский, Пришвин, Горький, целые тома, поскольку букинистические магазины уже это не принимали. 

Для людей книжной культуры, наверное, это была форма протеста. Наверное, они решили, что книги их предали, то, что обещали им классики и то, как классики писали об этом мире, как они его идеализировали. Тогда факт идеализации присутствовал.

Сейчас идеализации намного меньше, поскольку тогда человек был освобожден от жизни, он жил идеей. Даже если там было много лжи, но она существовала как пропагандистская идея, как идея, которая была освящена веками, – о справедливой жизни.

И у людей вместо доверия к книгам началось отторжение этого мира книг. Тем более, мир рвался вокруг со всех сторон: и из фильмов, и из поездок за границей и из вещей, на которые многие ходили смотреть как в театр.

Сейчас мы это забыли, сейчас в это даже многие не верят, особенно молодые люди, что был такой совершенно голый мир, мир обнажённый до идеи.


О решении заняться литературой


И тогда я, будучи молодой журналисткой, подумала, что все это исторически мгновение. Это историческое время и все это исчезнет, так устроена человеческая память - она забывает себя.

Даже люди, которые испытали сильную любовь – я сейчас с этим сталкиваюсь, мне казалось, что такое чувство как любовь, вечно, - когда я их записываю в старости, они говорят, что не помнят самих себя, свои ощущения. Жизнь покрывается некой дымкой. Мы не знаем до конца своей биологии, своих возможностей. 

Было ясно, что это надо делать. Первая книга, которую я написала, была книга "У войны не женское лицо". 

Почему такая форма? Во-первых, жизнь, которая бежала вокруг, которая рвалась к нам из телевизора – была другая жизнь из Запада. Ритм жизни так убыстряется, что наша биофизика за этим не успевает. Правда так рассыпана, раздроблена, что уже не умещается в уме и сердце одного человека. Это было одно из открытий на моем писательском пути.


О человеческой памяти


Сама инерция жизни требует очень много сил от человека: надо учиться, потом влюбиться, потом родить детей, потом надо их выучить. Все это нелегкий труд, и человек очень много жизни тратит на это.

И если в молодости очень много у нас философских споров, поисков, представлений о своем месте в жизни, то очень скоро расцветает чеховский крыжовник, жизнь сужается.

И когда я стала работать, я поняла, что этого надо избежать. И когда я разговаривала с людьми, я поняла, что у каждого человека, если разговаривать с ним как с другом, а не брать у него интервью, у каждого из нас тайна.

Я всегда говорю, что занимаюсь двумя вещами. Это время – я пытаюсь уловить его, эту загадочную материю, которая рассыпается, исчезает и остаются потом несколько вещей – слово и искусство. И тема войны. 


О нашей культуре войны и культуре борьбы


Почему эта тема? Мы, конечно, все военные люди. Когда я ехала сюда к вам, я думала, о чем говорить. Я по своим убеждениям гандист, я пацифистка. Те страдания, проводником которых я была, они заставили меня вырваться из культуры, из нашей культуры войны, культуры борьбы, баррикады и прийти к ощущению, что выше всего - человеческая жизнь. 

Я даже когда писала письмо вашей Наде Савченко, она в очередной раз голодала, я писала: "Надя, ты прекрасный человек, но останься жить. У тебя будет жизнь, ты все еще докажешь, ты все еще сделаешь".

Но мы, конечно, люди баррикад. И я думала, о чем мне говорить с вами. Ведь гандист и пацифист – это вещи хорошие для писателя. Он не должен быть как Демьян Бедный, который говорил, что если враг, то надо убить. Прошло время, и такого писателя нет. А остался Пришвин, Волошин, который спасал и "белых" и "красных" и пытался каждого понять.


О своем опыте и восприятии войны


Я была на войне в Афганистане. Война – очень яркий мир, очень хищный, он даже красивый. Там красивое оружие. Я помню, когда я была на выставках оружия, которые иногда устраивали советские в Кабуле, больше всего было отторжение от того, почему же оно еще и красивое. Как люди могли думать о смерти и о красоте одновременно?

Но я хотела написать совсем другую книгу. Не о том, как одни люди героически убивали других, я хотела написать такую книгу, чтоб от войны даже генералов тошнило. Конечно, наивно совершенно. Потому что это, может быть, и дало некий градус книге, температуру, но люди как воевали, так и воюют.

И когда я ехала к вам, я думала, что же сказать людям в воюющей стране. Как бы там ни было, она все равно существует в вашем сознании, все равно есть ощущение, что этот великий сосед еще не решил своих проблем, и это имперское чувство еще очень живое и потребует немало крови.

Я думаю, что все-таки надо стараться остаться человеком. Идти и сторожить в себе человека.

Меня потрясли рассказы женщин, и именно они были моими героями, потому что женщины всегда думали об этом. Они были совершенно обработаны сталинской пропагандой, они совершенно искренне любили Родину. Немцы уже были под Москвой, и вариантов у них не было, как и у вас нет вариантов, вам надо защищать свою родину. 

Но я помню рассказ одной женщины, с которого началась книга. Идет танковый бой, совершенный смрад, темнота от гари. И она тащит одного раненого. Он уже голый, она не видит на нем никаких знаков отличия, ничего. И когда она его притаскивает в воронку, она видит, что притащила немца, который истекает кровью. 

Ее охватил ужас: там свои ребята гибнут, а я тут спасаю фрица. Потом она видит молодого парня, который зовет свою мать, называет какое-то женское имя. И она берет и перевязывает его. 

Потом идет в бой и перетаскивает советского солдата. Когда один из мужчин приходит в себя и хватается за оружие, она дает ему по морде. Когда приходит в себя русский, она и ему дает по морде. И так она дожидается повозки, которая приезжает за ранеными. И она сначала кладет русского, а потом и немца тянет наверх. 

Вот я думаю: это и есть человеческое место на земле. Это и есть то, ради чего я пишу свои книги. 

Теги:
Киев
+8°C
  • Киев
  • Львов
  • Винница
  • Днепр
  • Донецк
  • Житомир
  • Запорожье
  • Ивано-Франковск
  • Кропивницкий
  • Луганск
  • Луцк
  • Николаев
  • Одесса
  • Полтава
  • Ровно
  • Сумы
  • Симферополь
  • Тернополь
  • Ужгород
  • Харьков
  • Херсон
  • Хмельницкий
  • Черкасси
  • Черновцы
  • Чернигов
  • USD 39.06
    Покупка 39.06
    Продажа 39.53
  • EUR
    Покупка 42.22
    Продажа 42.96
  • Актуальное
  • Важное