Дефиляда в Карпатах, на огороде Лис и приют для Одиссея

Впрочем, насчет романа "Карпатский капкан" Сергея Ухачевського (Л.: Кальвария) особых "утопических" рефлексий не наблюдаем. Поскольку все, что происходит в этой увлекательной истории, будучи вполне динамично изложено на двухстах страницах, имеет реальную основу. И персонажи такие убедительные - Иосиф Сталин, Лаврентий Берия. Да и про операцию "Висла", наверное, все слышали. Тогда, после войны, маршал Жуков вообще хотел всех украинцев в Сибирь выселить, мол, пусть там строят свою Украину. То же самое в «карпатской» эпопеи нашего автора, в которой сплошные немецкие шпионы, английские диверсанты, доблестные советские разведчики и полно украинских повстанцев, как на обложке, перерисованной из польского журнала комиксов «Relax». А еще "в углу возле двери с табличкой "Шеф отдела лейтенант Дж. Хадсон", за столом, который был заставлен телефонами, папками и кипами бумаг, сидел сержант с мужественными чертами лица и шрамом через всю левую щеку, который орал в телефонную трубку: "Проверьте! Сто раз проверьте эту информацию"!

Хотя что там проверять? Ведь давно известно, что советские спецслужбы, чтобы дискредитировать УПА в глазах населения, переодевались "лесными братьями" и совершали террор. Вот только что случилось с этими псевдо-подпольщиками, которые для начальства были отработанным шлаком, можно не догадываться, а прочитать в "Карпатском капкане". А чтобы читать было не так грустно,автор добавляет "жизненного" перца, когда "девушка подтянула выше серую юбку униформы, из-под нее выглядывали точеные ножки в чулочках с кружевными подвязками", и рассказывает интересные истории, похожие все же на утопию, и уже потом на вполне современный анекдот.

Были в романе в основном немецко-фашистские. "После нашей победы они тысячами будут переезжать в Берлин, и за несколько лет в нашей славной столице появятся российские рестораны с балалайками и пьяными казачками. А в театрах будем слушать страдательные монологи постоянно пьяного помещика о горькой судьбе его крепостных и читать толстенные книги графа Толстого... А еще - выстаивать длинные очереди в кассы за билетами на какого новейшего российского Шаляпина. И будем заслушиваться вечерам его басовитым ревом про Волгу-матушку и жизни бурлаков".

Что же до анекдота, то его тоже не грех напомнить, потому что именно им все в романе заканчивается. Ну, может, не в романе, но в жизни - точно. Это когда Мюллеру приснился кошмар про Германию 2015 года, и он жалуется Штирлицу. Мол, канцлер в том сне – баба, министр иностранных дел – педераст, на заводах Даймлер-Бенц работают турки, вместо факельного шествия - гей-парады, немцы платят деньги евреям и выполняют приказы негра из Америки!

Так же переброшен сюжетными ночвами в недавнюю советскую историю роман Владимира Лиса "Камень посреди сада" (Х.: Клуб Семейного Досуга). И хоть на тридцать второй странице в руке героя появляется мобильник, и понимаешь, что годков сюжету гораздо меньше, чем Октябрю, но все равно кажется, что завистливая память о старых добрых временах мучает автора, не отпускает. Это когда герой романа просиживает в конструкторском бюро, а выходит из того если не кино "Полеты во сне и наяву", то уютные следствия-которые-ведут-знатоки – это уж точно. По крайней мере книжка Лиса вполне заслуженно названа психологическим детективом, как, собственно, большинство его творений, для чего даже на "горячий камень", как в одноименном Аркадии Гайдаре, садиться не надо, чтобы загадать ему побольше успеха в читателей.

Тем не менее, про сюжетную брусчатку таки стоит упомянуть. "- Как он погиб? – спросил Верещук. Прокурор не знал. Посоветовал позвонить в райотдел милиции, что Верещук и сделал. - Участковый говорит, что того мужчину нашли в саду придушенным камнем, - сказал ему оперативник, который тоже должен был ехать в Ясенивку. - Камнем? - удивился Верещук. - Каким камнем? - Не знаю, - ответил оперативник из райотдела. - Говорит: в саду там лежал какой-то камень - и им вроде бы прибили того мужчину".

Камень в саду желаний наших о том, чтобы побольше таких психологических детективов, все-таки лежал. "Это был большой черный каменисько, высотой до метра, может, чуть больше, полукруглый, с несколькими стесанными углами", именно таким одороблом убивают в начале, чтобы потом детально все объяснять. Хотя, что тут объяснять, все равно попадешь в очередной "капкан" уже не «карпатской», а вообще всесоюзной тоски-скуки. "По дороге я встретил знакомого инженера с нашего завода, - сообщает герой "Камня посреди сада», - и проинформировал, что посмотрел кино. Он сказал, что тоже хотел бы увидеть этот детектив, только вот жена согласится - где-то там ходила по магазинам, а он спешил ей навстречу. - Она не любит детективов, - сказал знакомый. - Кто она у тебя? - спросил я. - Учительница, - ответил тот. - А‑а, - протянул я. - Ну, может, уговоришь. - Она скорее домой потянет, борщ варить. - Борщ - серьезное дело, - сказал я. - Ну, бывай".

Неужели действительно иногда лучше жевать? Пусть даже "психологическое" камни наських детективов.

Если уж речь о гравии души нашей, то убежища после криминального чтива хочется не в психологической Европе, куда звал Волновой, а в гнездышке воспоминания о том, как там на самом деле бывает. Например, в романе Тимофея Гаврилива "Где твой дом, Одиссей?" (Л.: Издательство Анетти Антоненко) об этом рассказывается более чем убедительно. По сути, это тот же борщ с детектива о каменных штанах в конструкторском бюро. И хотя автор с самого начала отказывается от каких-либо ситуативных совпадений советского или же постсоветского пошиба, мол «мир претерпевает коренные изменения, и сегодня в нем ничто уже не такое, как вчера», и даже отмахивается от «романному» жанра, называя свое детище «поэмой», но хоть в какие Петушки ты ехал со своей Москвы, все равно Тень великого классика будет бежать за тобой до самой Вены. И неважно, Гоголь или Веничка Ерофеев, которые имели собственные «поэмы», будут мерещиться тебе в стекле буфета, ведь автор тут же соглашается, что "январь в Осло мало отличается от января в Буэнос-Айресе". И речь, следовательно, не о времени, а о расстоянии, то бишь географию вместе с метеорологией для испокон веков  нищей  нашей "европейской" публики.

И хоть в свое время Лев Рубинштейн уже писал о том, что преобладание пор года над частями мира становится настолько очевидным, что уже вроде как не является предметом обсуждения, но Украина, как известно, не Россия, и поэтому герой Гаврилива все равно барахтается в сиропе сюжета. "Под влиянием такого малоутешительного опыта, - значит он, - я время от времени меняю рабочее место, находясь то за столом перед компьютером, где занимаюсь моим любимым видом спорта - серфингом на волнах виртуального океана, то сидьма за журнальным столиком, то в синем кресле на металлических ножках, то лежа в постели, мечтая и сочиняя, - я провожу там больше всего времени".

В результате, как известно, рождается то, о чем пишут на обратной стороне книги. Это учредительное добро автор сих строк подарил в свое время брату-галичанину, и с тех пор наклейка "европейская проза" так и гуляет по всем его обложках. На самом же деле что это означает? В данном случае все честно, без инсинуаций, имитаций и прочего кумовства. Просто после Издрика с Прохасько так уютно описывать мир Кафки и Музиля с полным Ротом психологических деталей в собственных утренних медитациях или главах с названиями вроде "Инвентаризация интерьера" или "Пояснительная цидулка" - это, господа, надо уметь. Собственно, Тимофей Гаврилов умеет.

Впрочем, в отличие от традиционной метафизики Прохасько, который пишет о можжевельнику и пихте, у автора урбанистической "поэмы", соответственно, великолепная "цивилизационная" проза. Не хуже "дикой" и "лесной", ведь счастливое безделье в ней так же преобладает над "патриотическими" действиями и в баре, и в кустах. Например, знаете, какие дела у нашего Одиссея? И как именно они ежедневно улаживаются - об этом тоже интересно вплоть до горькой можжевеловки в желудке и грусти в галицкой душе при виде сожженного на самогон леса.

"Здесь, вижу, необходимо кратко растолковать, что означает "уладить дела", - уточняют в поэме. - Это, болтаясь между барокко и рококо, ренессансом и кока-колой, романскими аркадами и зонтиками уличных столиков на тротуарах с рекламой марльборо и нескафе, съесть кусок пиццы в итальянца, разрушителя моих представлений, почерпнутых из колодцев, из которых я утолял свое время жажду. Или съесть шницель, какой-нибудь кордон бле фом швайн, в шницельгаусе напротив пиццерии, левантийський кебаб "мит зер шарф" перед аппетитной хлебарней, где, прежде чем вернуться домой, я покупаю две булочки на ужин и к завтраку".

Пожалуй, вы правы, и жевать нам не пережевать "европейскую" гастрономию души, чтобы наша собственная нежная утопия наконец превратилась в золотые, сваренные вкрутую яйца детективного сюжета. Обязательно «психологическим» первнем.