Несчастный гей, счастлив гой и Бегбедер по-харьковски

Разве что заодно узнать из нашего обзора о том, как быть, когда тебя бросили, или наоборот – нашли, но обрекли на пожизненную любовь без любого намека на условно-досрочное освобождение.

"Тепло его картин" - такой обычно бывает беспроигрышное название к статье про любого художника. А тут вдруг "ладони" вместо "картин", но улыбка еще не сползает с уст читателя, потому что о "его ладони" может написать девушка, не так ли? К сожалению, нет. Точнее, сожаления выход в свет романа Юрия Яремы "Тепло его ладоней" (Л.: Издательство Анетти Антоненко) - совсем нет, поскольку перебарывает любопытство и "запретная любовь" не так к волосатому ближнему, как к тому, что обещает нам автор. А именно - "разрыть еще неизвестный "рудник" - квир-литературы, донести до читателя и общества правду о жестоких реалиях современного постсоветского мышления и осветить отсутствие разницы между двумя мирами - "straight" и "gay".

Пусть там как, но любопытства не занимать также юным героям романа с такими старорежимными именами, как Остап и Рома, что аж не интересно раскрывать "рудник", чтобы понять, какая между ними "разница", и кто к какому миру принадлежит. Радует, однако, что модус разговоров между ними так же стар как мир (то есть давно известный нам с не менее "первичного" произведения об этом самом ксире, вот только переводном, с братской гей-культуры, а именно - "Хтивня" Михала Витковского (Нора-Друк, 2006): "- Ты слышал, что Олег покинул своего "купидона"? - неожиданно спросил Рома. - Ну вот! Что же случилось? - Говорят, будто Назар поцеловал его на работе, когда заносил любимому обед. Поцелуй увидел шеф. И пошло-поехало. Все быстро обо всем узнали, завелись сплетни. Да и стремно у нас проявлять свои чувства - потом на улице поймают и зубы будешь собирать, - парень тяжело вздохнул - Хотя бы тем сплетникам! Неужели из-за них теперь разводятся?! - глянул удивленно Остап".

Дальше все с точностью, как в "Черном аспирине" не менее известного автора, когда герои забираются прочь, не смотря на чувства ближнего. Еще и говорят, как Сиклита в упомянутой пьесе 1996 года: "Пойми, если бы я здесь осталась, то сошла бы на говно, как и ты". И с года 2015-го вторит: "Пойми, мне здесь все осточертело. Дни похожи, как две капли воды. Это мещанский ад, из которого нужно бежать куда глаза глядят!" Причем звучит даже не так жестко, как прежде, а вполне целомудренно, и в издательском презервативе предостережении о "+18" книжка даже не нуждается. Одиозные "поездки на остров любви" здесь озвучены так же не современно, как будто Сиклита врекла, ибо герой то порывисто вскакивал и подносил Остапа к вершинам наслаждения", то "в сумасшедшем поединке получал добычу".

Нет, пожалуй, таки стоит узнать о разнице культур, прочитав роман, а еще лучше поколений – авторов, переводчиков, ветхозаветных существительных – потому как на бедствие уже снова, в спешке натянув штаны, парень прикипел взглядом к междуножью Арсена, понимая, что начинает возбуждаться".

Узнавать о таком счастье и на свободе в оксюмороне романа Виктории Гранецкой "Счастливый" (Кол.: Нора-Друк) начинают с детства. Так же стремясь изменить что-то не в мире любой культуры, а в мировоззрении поколений. Реальная история о любви украинской девушки, которая пела в церковном хоре, к азербайджанскому парню-мусульманину, выходцу из Нагорного Карабаха, в результате чего родился Саид, что с арабского, как все уже поняли, означает "Счастливый". О двух предыдущих ангелочках – Лейлу и Юсифа - правда, ничего "именного" не сообщается, но в нашей родной украинском среде за их счастье так же приходится побороться, потому что здесь советуют "заботиться о контрацепции", а не про дружбу народов и толерантность с политкорректностью вместе. И зря слово "гой" в Торе означает "народ", потому что все равно исходят из того, в основном, только "изгои". И это при том, что даже близкие люди вроде родной сестры нашей героини, выехав, как водится, в Италию, родила там дочерей – Изабеллу и Сесилию. Но это в Италии, скажут нам, там тепло. Зато здесь привычная стужа, тем более в хорошо проветриваемых цинизмом врачебных кабинетах: "- Я же говорил вам больше не рожать! – напомнил Олеси старый профессор, который сопровождал ее предыдущую беременность и засчитал себе в отличия чудодейственное спасение Али. – Двое детей – это, по-вашему, мало? Вот что, уважаемая. Я умываю руки. Идите отсюда и сделайте так, чтобы я вас больше никогда не видел".

Впрочем, не было бы романа, если бы наши женщины уходили, не узнав бедствия в других кабинетах. Бывало, что именно они, пройдя пустыню бюрократизма и стоптав ниву скитаний, боролись за судьбу своих мужчин, из чего те становились Счастливыми.

Впрочем, не всегда и не все. По крайней мере в романе "Сколько стоит быть белой вороной" Андрея Войницкого (Х.: Виват) лучше, как говорится, половина человечества охотно показывает, как легко и одновременно она может быть хуже. "Как биологический вид женщина не имеет ничего общего с биологией. Она - как робот, - объясняют нам. - Включается программа "Ребенок", и вы начинаете делать ребенка. Включается программа "Никто" - и ты становишься ей никем".

Но радует, что хуже женщина становится на этот раз по крайней мере для одного, не для всех, то есть не для целого мира таких же неудачников, которых она иногда осчастливливает. И откуда только сноровка у них берется! "Однажды по телефону она подробно рассказала мне, как готовит на ужин лазанью и салат "Цезарь", - жалуется покинутый герой романа. - Я не видел себя в этот момент, но наверняка побелел. Ему готовит, Сереже, этой гадине - понял я. На протяжении пяти лет нашего брака ее коронным блюдом были пельмени "Геркулес" с кетчупом "Чили".

Без всякого преувеличения относительно "кулинарной" ловкости автора можно заметить, что "романное" блюдо ему вполне удалась. Скоромная, неприхотливая, без никаких тебе вышеупомянутых "прикипел", "поединка" и "спешки". Подробно и вполне профессионально, как будто за рюмкой на кухне, нам рассказывают историю о любви-разводе, а также жизнь по ту сторону бывшего счастья. Когда "гантели" бывшего мужа обязательно рифмуются с "Анталией" настоящего, для которого салат, и неожиданно пересекаются в его плешивую башку. Как в кино, да?

Призрачность радикальных решений в супружеской жизни автор подтверждает последующим описанием харьковских офисных будней, напоминая стилем Сергея Минаева, но не Бегбедера времени "99 франков", потому его именем называется родная контора героя романа. Но особого пафоса в этом не слышится. Что с того, что "юниты интернет-воинства, рядовые этой невидимой, но беспощадной войны с настоящей жизнью, дизайнеры, копирайтеры, сеошники, есемемщики, аккаунты, пиарщики, эйчары, интернет-маркетологи, программисты, фрилансеры, стартаперы — все эти хипстеры и бородатые ламберсексуали каждое утро послушно грузят маки на спину и, как новейшие рикши, тянут их на себе в свои офисы и коворкинги"? Все равно после выступлений целой когорты певцов офисной культуры в современном писательстве количества желающих накинуть себе ярмо виртуальной против "настоящей" жизни профессии не убавилось.

Кстати, о стилистическое "иго" в романе. "- Почему мы все время в шарфах? - спросил он у дверей. - Это корпоративная культура. Мы же "Begbeder", помнишь такое агентство? - Это ярмо, - возразил Крапивин. - Да брось ты уже эту бегбедерщину, — скривился Анатолий и отвернулся". Тем не менее, трудно избежать мысли о том, что именно упомянутый французский писатель вдохновил своим "несчастливым" опытом автора этой книги. Он, как знать, нашпиговал, как последний у Булгакова, в родной конторе, а потом выдал об этом роман, который стал бестселлером, потому что все в нем было правдой. То именно в Войницкого, который имеет опыт руководителя департамента PR маркетингового агентства, как в свое время тот самый Бегбедер, и вполне мог назвать свою книгу "99 грн".